Юг в огне

Когда Надю с Дмитрием вводили сюда, горе ее было так велико, она так боялась за жизнь любимого юноши, что не поняла смысла происходящего в этой большой комнате… Но сейчас, когда увидела брата Прохора в таком виде, ей все стало ясно. Прохору угрожает смерть.

— Проша! — кинулась она к нему, обвивая его шею горячими руками. Братик родимый!.. Что они с тобой хотят сделать?

Константин с досадой выругался про себя: «Черт меня дернул этот суд затевать!.. Чего доброго, мать еще придет сюда». Надо прекратить всю эту канитель.

Как это сделать — Константин не знал. Ведь суд был начат, надо было его и закончить… И он, как ни странно, был даже рад, когда кто-то, ворвавшись в залу, дико завопил:

— Красные ворвались в станицу!.. Спасайся!..

Прохор вздрогнул и поднял голову, прислушиваясь. Где-то отдаленно потрескивали выстрелы, слышались смутные крики. У него радостно заискрились глаза. Он приподнялся, рванул руки, но они были крепко связаны… Обессиленный, он сел.

У дверей образовалась толчея. Отпихивая и давя друг друга, с криками вываливался народ из правления.

— Расстрелять красных! — приказал конвоирам Константин, указывая на пленников.

Но конвоиры его не слушали. Испуганно озираясь, они расталкивали прикладами толпу у двери и выбегали на улицу.

Константин, вытащив наган, посмотрел на Прохора, на Надю, радостно обнимавшую Дмитрия, вздохнул, сунул снова наган в кобуру и выбежал из комнаты.

Прохор почувствовал, как кто-то подошел к нему сзади и перерезал веревки на руках. Он оглянулся.

— Батя! — пораженно вскрикнул он.

Старик, ничего не сказав, торопливо вышел на улицу.

Прохор подбежал к окну и распахнул его.

По улице, мимо правления, размахивая шашками, мчались всадники с красными звездочками на фуражках.

К палисаднику правления подскакал рыжеватый кавалерист и, взмахнув фуражкой, закричал:

— Здорово, товарищ командир!

— Сазон, ты? — обрадованно вскричал Прохор.

— Ну, конешное дело, я, — усмехаясь, ответил Сазон. — Товарищ Буденный, видишь, какой привет тебе прислал, — указал он на мчавшихся по улице всадников.

Часть третья

I

Солнце палит жарко. Над запыленной степью густо висит зной. Далекие синие горизонты дрожат в трепетном мареве. Потревоженно кружат ястреба и беркуты в белесом распаленном небе.

Вздымая облака горячей серой пыли и тяжело скрипя, по обеим сторонам железной дороги бесконечным потоком тянутся обозы по три-четыре подводы в ряд.

— Цоб!.. Цобэ!..

— Но-но!.. Э, пошли!..

На какой-то подводе надрывно плачет ребенок. Воркующий голос матери успокаивает его:

— Та не плачь, мий голубочек… Замовчь, мое серденько… Вот зараз я тебе дам чего-нибудь…

Где-то пронзительно взвизгивает гармоника. Хриплый голос пытается что-то подпевать…

Издали доносится сухой треск ружейной перестрелки. Но за шумом и гвалтом толпы, за скрипом неподмазанных осей ее почти не слышно. Да если кто и услышит, то не обращает внимания, привыкли. За последние дни столько пережито, смерть столько раз каждому заглядывала в глаза, что такой пустяк, как где-то возникшая перестрелка, ничего не значил.

До отказа нагруженные громоздкой кладью, тащатся подводы одна за другой, и кажется, им не будет конца.

За подводами, свесив бороды на грудь, уныло бредут старики, за ними тащатся старухи, заплаканные бабы и девки, подгоняя хворостинами бредущих на привязи коров, молодых бычат…

По железнодорожному пути, попыхивая дымом, медленно движется зеленый бронепоезд, а вслед тянутся запряженные лошадьми и быками одиннадцать грузовых поездных составов, до отказа заполненных безлошадными беженцами и их скудным имуществом.

Часто лошади и быки, обессилев, останавливаются. Тогда сотни мужчин и женщин помогают им, подталкивая вагоны.

По обочинам дороги, по заросшим бурьяном и полынью равнинам, по пашням и бахчам, по неубранным подсолнухам шагают вооруженные толпы солдат, едут конники, среди которых нередко мелькают красные лампасы донцов и черкески кубанцев.

Все эти люди — иногородние крестьяне, портные, постовалы, сапожники, ведерники, плотники, обездоленная казачья беднота, настрадавшаяся от бесчинств белогвардейских банд, натерпевшаяся много горя, — при первых же признаках грозного восстания, охватившего станицы и села Дона, Кубани и Ставрополья, бросая годами обжитые хаты, бороны, плуги, неубранные поля с огородами — все, что так было дорого и близко сердцу, что так долго наживалось тяжким трудом, со всеми своими семьями, с домашним скарбом, тронулись со своих насиженных мест неведомо куда. Впрочем, все уже теперь знали, куда едут. Заветной мечтой стал Царицын. К этому приволжскому городу, как к спасительному маяку, были направлены все взоры, помыслы и желания беженцев. В представлении всех этот город вырисовывался, как могучая крепость, цитадель, в стенах которой можно найти защиту и спасение от озверевшей казачьей шашки…