Юг в огне

— Вот старые дураки, — покачал головой Востропятов. — С ума посошли. Когда война закончится да мы с фронта домой придем, они нам житья не дадут… Истинный господь, не дадут! Потому как придем мы совсем с другими мыслями и настроениями, чем у них. Ну ты, Ермаков, пойди-ка пока от дождя в вокзал, подожди меня… Я тут овес для сотни получаю. Как управлюсь, так поедем. Я тебе скажу…

— Подожди! — остановил его Прохор. — Как мой конь? Жив-здоров?

— А что ему подеется? Стоит, ждет хозяина. Гладкий, черт, стал. Раскормили его. Я иной раз его проезжаю.

— Спасибо!

В небольшой комнате для пассажиров, куда вошел Прохор от дождя, было полно солдат с вещевыми мешками за спинами, с подвешенными к поясам котелками и кружками. Кто сидел на скамьях или прямо на грязном полу, кто спал на полу, положив под голову вещевой мешок. Но большинство, разбившись на группы, вели оживленные беседы. Как и всюду, где только пришлось проезжать Прохору по необъятной своей стране, здесь также он увидел красные бантики на грязных солдатских шинелях.

Несмотря на предостерегающие таблички, развешенные на стенах, «Курить строго воспрещается», — от облаков зеленого махорочного дыма трудно было рассмотреть потолок.

Положив мешок в угол, Прохор прислонился к стене, стал прислушиваться, о чем толкуют солдаты. И везде разговор шел об одном и том же: о революции, о Временном правительстве, о войне, мире, земле. Кое-кто вслух читал газеты.

— А что нам правительство? — возбужденно жестикулировал взъерошенный, обросший рыжей щетиной солдат. — Да пущай в этом правительстве сидят хочь Мишка ер да Гришка вор, — все едино, абы мне, мужику-хлеборобу, землицы б вдоволь дали да войны б проклятой не было…

— Ох, как же тебе мало надо, земляк! — насмешливо проговорил молодой, худощавый, с глубоко впавшими глазами ефрейтор, с рукой на перевязи.

— Чего-о? — настороженно взглянул на него взъерошенный солдат.

— Не жадный, говорю, ты, — усмехнулся ефрейтор. — Земли б тебе вдоволь да войны б никогда не было. Вот и все. А кто управлять нами и государством будет, а?.. Что молчишь? Это тебе безразлично? Говоришь, пусть в правительстве сидят Мишка ер да Гришка вор? Эх ты, сиволапый! — с пренебрежением сказал ефрейтор. — Темнота беспросветная.

— Ну-ну, полегче! — взъерепенился солдат.

— А что — полегче? — вскипятился ефрейтор. — Если мы так будем рассуждать, как ты, так нас всех в бараний рог зажмут и пикнуть не дадут… «Мишка ер да Гришка вор»… — укоризненно покачал головой ефрейтор. — Ишь ты!.. Вот они сейчас засели в правительстве-то, такие буржуи да капиталисты, как Родзянко да Милюков с Гучковым, так они тебе вот такую дадут землицу, — поднес он к носу взъерошенного солдата кукиш. На-ка вот выкуси! Вкусный, на постном масле.

Окружавшие их солдаты захохотали. Взъерошенный солдат, заморгав, попятился от кукиша.

— Это, братишка, тебе землица, — сказал ефрейтор.

Взъерошенный солдат сконфуженно, под общий смех отошел в сторону.

Вошел вахмистр Востропятов.

— Ну, поехали, Ермаков. Все оформил. Казаки тут получат овес и привезут. — Он оглянул Прохора. — У тебя плаща-то нету? Намокнешь, брат, в шинелишке. Придется тебе в брезент укутывать. Есть у нас там, на тачанке…

У подъезда вокзала стояла тачанка, запряженная парой понурых вымокших лошадей. В передке, укрывшись плащом, сидел казак-возница. При приближении Прохора он крикнул ему:

— Здравья желаю, господин урядник! С приездом вас с родного тихого Дона!

Прохор узнал казака. Он служил в обозе ездовым.

— Здравствуй, Шурыгин!

— Ну, как у нас там, на Дону? — поинтересовался Шурыгин. — Небось, скоро готовятся сеять?

— Там рано весна началась. Думаю, что кое-где повыехали в поле.

— Эх, паханул бы теперь, — со вздохом сказал Шурыгин.

Прохор с вахмистром устроились на сене в задке тачанки. Востропятов заботливо укрыл Прохора брезентом.

— Так-то лучше будет, — сказал он. — Ну, трогай, Шурыгин!

Шурыгин стегнул кнутом лошадей. Они легко рванули тачанку, затрусили мелкой рысцой по залитому жидкой грязью шоссе, обгоняя намокшие возы, накрытые брезентом, санитарные фургоны, зеленые двуколки, направлявшиеся к позициям.

Навстречу бежали черные борозды вспаханной земли, изрытой воронками. По обочинам шоссе бесконечными лентами плыли кюветы, наполненные талым снегом и водой. Иногда на глаза попадались полуобглоданные бродячими собаками смердящие конские трупы, поломанные телеги.

Изредка по направлению к позиции шли небольшие группы пехотинцев с подоткнутыми за пояса полами захлюстанных шинелей.

— Посторонись! — кричал Шурыгин.

Солдаты хмуро оборачивались, сходили с шоссе, пропуская тачанку.

— Зазябли, земляки? — скаля зубы в усмешке, спрашивал у них Шурыгин.

Солдаты отмалчивались, продолжая шагать вслед за тачанкой.

— Подвез бы хоть, — крикнул кто-то из них.

— Да разве вас всех увезешь? — прокричал в ответ Шурыгин.

Вправо от дороги из груды обожженного кирпича и гловешек сиротливо торчали закопченные печные трубы. По пепелищу бродили одичавшие собаки.

«Наверно, тут стояла веселая деревушка, — с грустью думал Прохор. — А вот война разрушила ее, жителей разогнала бродить по свету».