Юго-запад

— Правая гусеница, — доложил механик. — Фаустник, паразит, угодил!..

— Будем натягивать! — сказал Мазников.

— Витя! — послышался в наушниках голос Снегиря. — Витя! У тебя правая гусеница разбита. Я прикрою, я прикрою!.. ,

— Знаю.

— Я прикрою! Ремонтируйся!

В окуляр перископа Виктор увидел его машину. Танк Снегиря обходил подбитую «тридцатьчетверку» Мазникова, стреляя из лобового пулемета по немецкой пехоте, а из пушки — по дальним каменным строениям, откуда неожиданно начали бить противотанковые орудия. Короткими перебежками, укрываясь за броней танка, за камнями, в сточных канавах, вдоль главной внутренней улицы Арсенала продвигались вперед автоматчики. Далеко на левом фланге, ворвавшись, по-видимому, в пролом степы, пехотинцы, рассредоточиваясь, облепили изнутри двора угловую башню, из которой сверху, не разбирая, куда и в кого, по всему внутреннему плацу красными дымящимися трассами хлестали вражеские пулеметы.

— Старостенко! Останешься, прикрывай! — сказал Мазников в шлемофон, — Беленький тоже! Огонь по противотанковым орудиям и по целям, которые укажет пехота. Пошли, Петрухин!

Задев головой за казенник орудия, он скользнул вниз, к десантному люку. Петрухин уже открыл тяжелую крышку, и внутрь танка, вытесняя запахи газойля, масла и сгоревшей взрывчатки, потекла прохладная апрельская свежесть.

Гусеница лопнула с правой стороны, обращенной к воротам Арсенала, к своим. Это было хорошо — безопасней работать. Виктор выполз из-под днища. Длинная, тускло поблескивающая на солнце гусеница соскочила с катков и вытянулась за машиной, словно уснувшая гигантская плоская змея.

Прижимая к животу два тяжелых запасных звена, появился Петрухин.

— Н-да, не натянем мы, товарищ гвардии капитан. Если б не сползла...

По «тридцатьчетверке» с противоположной стороны чиркнула пулеметная очередь. Мимо пробежало несколько пехотинцев. Один из них упал метрах в десяти от танка, потом поднялся, снова побежал вперед и снова упал. Теперь уже навсегда.

— Загораете? — крикнул вдруг кто-то позади Мазникова.

Виктор обернулся. На него темно-синими, отчаянными и веселыми глазами смотрел Махоркин,

 —Загораете? — повторил он.

— Загораем, как видишь.

— Ничего! — Махоркин присмотрелся к пробегавшим мимо солдатам. — Авдошин!

Младший лейтенант, в каске и в распахнутом ватнике, осмотрелся на бегу, словно удивляясь, кто это мог позвать его, увидел Махоркина и, сгорбившись, кинулся к танку.

— Надо помочь! — крикнул ему на ухо командир роты. — Давай одно отделение.

— Айн момент!

Авдошин исчез за кормовой частью танка.

— Спасибо, друг! — сказал Махоркину Виктор. — А вчера, понимаешь...

Махоркин отмахнулся:

— Чего теперь вспоминать!,

— Вывезли комбата?

— Нет. Умер. Бесполезно было. За ним командир бригады свой танк прислал. Но бесполезно.

Виктор промолчал. Он даже подумал было, что, может, и он отчасти виноват в смерти того майора, которого видел всего один раз, в Буде, и то ночью. Вернее, не видел, а слышал его, его спокойный, очень молодой голос.

— Ну, бывай, капитан! — Махоркин протянул ему руку. — Еще увидимся. А ребята сейчас придут, помогут.

6

Многое в ту ночь напоминало Авдошину ночь в Буде после того, как пали развалины старинной крепости на горе Геллерт. Темное безоблачное небо было полно звезд, и с трех сторон по горизонту, над Внутренним городом, над кварталами севернее Арсенала и на той стороне Дунайского канала, в Пратере, метались рыжеватые сполохи, отблески орудийных выстрелов. Кое-где за черными силуэтами зданий взлетали осветительные ракеты. Части, отдыхавшие днем и вышедшие теперь в первый эшелон, продолжали наступление через центр города к мостам на Дунайском канале, навстречу войскам, шедшим на юг и юго-восток со стороны северных венских предместий Нуссдорфа, Зиверинга и Дорнбаха.

Внутри Арсенала изредка рвались тяжелые немецкие мины. Иногда противник словно отдыхал, и тогда на пятнадцать— двадцать минут наступала тишина.

Авдошин и Рафаэль шли, прижимаясь к стене длинного, складского типа здания. Вынырнув из-за угла и круто развернувшись к выезду из Арсенала, мимо промчалась дребезжащая пустая полуторка, и при вспышке очередного разрыва Авдошин заметил, что у нее распахнута и болтается правая дверца кабины. Грохоча по камням, прошел и исчез в темноте медлительный и приземистый танковый тягач.

Миновав длинную, без единого окошка, глухую кирпичную стену, они свернули направо, зашли в широкую, развороченную снарядом дверь. Авдошин посветил фонариком. На куске фанеры, прибитом большим ржавым гвоздем к внутренней стене коридора, было выведено: «Х-во Авдошина».

— Прибыли благополучно!

Узкая крутая лестница вела в подвал, сквозь раскрытую дверь которого чуть заметно мерцал свет лампы из стреляной гильзы. Слышался гул голосов, и громче всех выделялся высокий звонкий тенорок Бухалова:

— Небось трофейничать пошел! У него небось полный сидор трофеев... Куркуль!

— Брось ты трепаться!

— А чего ж он свой мешок никогда со спины не снимает, а? Знаем мы таких типов! Наверно, где-нибудь клад золотой нашел и теперь от товарищей утаивает..,