Юго-запад

Медленно проходя с тыльной стороны мимо готовых к атаке «тридцатьчетверок», Виктор всматривался в лица танкистов, стараясь понять, о чем думают его люди в эти минуты — для кого-то, может быть, последние минуты жизни. Наверно, о том же, о чем думал сейчас он сам,— взять эту деревушку и остаться живым. Ведь где-то впереди, очень недалеко, был уже конец войны.

Овчаров с консервной банкой в руках сидел на башне танка и в открытый люк говорил что-то командиру орудия. Снегирь внимательно осматривал заиндевелые, облепленные снегом ведущие колеса своей машины, стоявшей по соседству с машиной Мазникова. Что-нибудь делать, что-нибудь говорить — только по думать, что в атаке тебя каждую секунду подкарауливает смерть.

Где-то позади глухо и тяжело загрохотало. С шелестом сверля воздух, над ротой в сторону Рацкерестура пролетел снаряд, другой, третий... Снегирь выпрямился, наклонил голову, прислушался.

— Ну, пехота тронулась,— проговорил он очень тихо секунду спустя.

— Что?

— Пехота, говорю, пошла.

Несколько мин разорвалось чуть правее, у дороги, вдоль которой начали движение стрелковые роты. Мазников повернулся на звук. Сквозь ветки деревьев он увидел только голое поле и на нем — темные дымки. «А где же пехота?» Лишь хорошо присмотревшись, он заметил ее: автоматчики, все в белых маскировочных халатах, развернулись в цепи и короткими перебежками пошли вперед. Над Рацкерестуром уже висела туча черного дыма.

— Товарищ гвардии капитан! — высунулся из башни Петя Гальченко.— Команда «сорок».

— Передать всем! По машинам!

Поднявшись в башню, Виктор захлопнул люк, подключил шлемофон к внутреннему танко-переговорному устройству.

— Свиридов! Пошел!..

Взвыл на больших оборотах двигатель. Машина задрожала, дернулась резким рывком так, что Мазникова отбросило назад, выползла из посадки на нетронутую снежную целину.

В чисто протертых стеклах перископа закачалась белая равнина, и горизонт, весь в буром, колыхающемся дыму, то поднимался, то опускался, словно танк плыл поперек высокой волны. Впереди, справа и слева, оставляя плоские черные воронки, рвались мины. Их осколки хлестали по броне с тупым, скребущим звоном.

Прошли первую линию немецких траншей. В окопах и ходах сообщения валялись убитые вражеские солдаты. Вдоль земли, светясь розовым, метались трассы автоматных очередей, короткими, мгновенно исчезающими строчками прошивали летящие по ветру багрово-чериыо облака дыма.

Глянув в перископ, Мазников перед самой машиной увидел немца. Став на колени, тот целился в «тридцатьчетверку» фауст-патроном. Виктор на глаз прикинул до него дистанцию и понял, что немец — в мертвом пространстве: из пулемета, а тем более из пушки его не уложить. Гусеницами? Только гусеницами!

— Свиридов! Дави! — крикнул Мазников по ТПУ.

И вдруг эсэсовец медленно осел в снег, уронив снаряд и хватаясь за простреленную голову.

«Везет мне, черт! — чувствуя, как отходит сердце, мотнул головой Виктор.— Кто-то из пехоты его уложил. Ну... спасибо!»

— Порядок в танковых войсках! — весело пробасил в наушниках Свиридов.— Я уж думал, что нам хана...

— Вперед, Паша! Вперед! — Мазников переключился на рацию.— Овчаров! Слева батарея, батарея! Не трать снаряды! Бей по огневым точкам! Разворачивай на батарею!

— Знаю! — хрипло отозвался Овчаров.— Иду на батарею!

В наушниках, путаясь, перебивали друг друга незнакомые голоса:

— Припять вправо! Ориентир — крайний дом! Не задерживаться! Шапошников, вперед! Алтыбаев, вперед!..

— Боря! Прикрой! Трак надо заменить! Прикрой, Боря!

— Давай работай! Прикрою.

— «Я знаю, что ты меня ждешь,— неожиданно где-то далеко запел Снегирь,— и письмам по-прежнему веришь, и чувства свои сбережешь, и встреч никому не доверишь...»

— «Пантера» слева! — закричал вдруг Кожегулов.

Виктор приложился к прицелу, рванул рукоятку маховичка. Сквозь расчерченное рисками стекло немецкий танк показался ему неподвижным.

— Короткая!

«Тридцатьчетверка» на секунду остановилась. Мазников нажал электроспуск. Грохнуло. Из открытого Кожегуловым казенника орудия в башню хлынули пороховые газы.

— Мимо! — зло доложил Свиридов.— Идет, гадина!

Поблескивая траками гусениц, «пантера» по-прежнему шла навстречу танку Мазникова. Длинный ствол ее пушки угрожающе нацеливался в сторону «тридцатьчетверки».

Кожегулов зарядил орудие, доложил:

— Готов!

Опять — оглушающий грохот, дым, звон в ушах. «Пантера» задымила, но продолжала идти.

Только третьим снарядом удалось заклинить немецкому танку башню. А четвертым — разворотить правую гусеницу.

— Капут! — сказал Свиридов,— Отвоевалась!

Ворвавшись в узкую горловину прорыва в районе Эрчи, гвардейский механизированный корпус генерал-лейтенанта Гурьянова расправил могучие крылья своих флангов и, как тараном, танковыми полками прорубая себе дорогу, шел вперед четвертые сутки подряд.