Юго-запад

— Добре, Андрюша, — сказал Авдошин. — Дело мы сделали. А ну, братцы, все индпакеты мне! Быстро! — скомандовал он, когда они укрылись в тени береговой опоры. — Горбачев! Из ракетницы когда-нибудь стрелял?

— Плевое дело.

— Держи! — Авдошин протянул ему широкоствольный пистолет-ракетницу и три ракеты. — Отойди от нас метров сто по берегу — и давай! Две зеленых. Вверх. Наши там ждут.

— Есть!

Горбачев уполз.

— Потерпи, Андрюша, потерпи малость, — проговорил Авдошин, расстегивая на груди Добродеева мокрую от крови гимнастерку. — Сейчас перевяжем. А там — в санчасть. Такая рана — чепуха! Честное слово — чепуха! Ну-ка, гвардия! — обернулся он к саперам: — Приподнимите. Только полегче.

Старшина почти не стонал. Он лежал на руках двух поддерживавших его саперов, свесив в сторону голову. Каски на нем не было, и темные волосы влажно поблескивали в свете далекого зарева. Черные тени лежали под закрытыми глазами, зубы были стиснуты.

Индивидуальный пакет кончился. Распечатывая хрустящую, как новые деньги, обертку второго, Авдошин вдруг увидел скользнувшие по лицу старшины бледно-зеленые отсветы, обернулся. Над полыхающими портовыми складами, в сторону набережной Хандельскай одна за другой взмыли вверх две изумрудные ракеты.

11

Виктор лежал, вслушиваясь в отдаленные гулы уличного боя в Вене. Курил, ворочался с бока на бок. За окном, с которого было снято одеяло, слышался шум танковых моторов, людские голоса. Изредка мимо помещения, где ночевали танкисты, проезжали машины, под навесом поблескивали голубые искры электросварки.

На полу рядом тихонько посапывал Снегирь. У стены всхрапывал Петрухин. Проснулся Ленский, стал закуривать. Тусклое пламя зажигалки осветило его красивое лицо со свисшими на лоб лохматыми темными волосами.

Виктор поднялся, накинул на плечи шинель, пошел к двери.

— Не спится, комбриг? — Ленский иногда называл Мазникова так же, как называл когда-то Костя Казачков.

— Да так... Хочу проветриться.

Воздух на улице был насыщен металлической пылью. Пахло машинным маслом и газойлем. В противоположном конце двора голубым огнем сверкала электросварка. Рядом с навесом, в сарае, горело электричество. Из-за чуть приоткрытых ворот доносилось постукивание молотков, гул токарного станка, визг сверла. Приглушенный треск передвижной электростанции был уже настолько привычен, что Виктор просто не замечал его.

— Товарищ гвардии капитан! — позвал кто-то сзади.

Виктор обернулся:

— Меня, что ль?

— Вы гвардии капитан Мазников?

— Я.

— Из полка я, связной. Вас ищу. Начальник штаба послал. С приказанием.

— Ну пошли.

В сарае, где спали танкисты, Виктор зажег фонарик, присел на табуретку, надорвал серый помятый конверт. От имени командира полка начальник штаба приказывал командиру первой танковой роты собрать все уже отремонтированные машины, неисправные оставить на базе и к шести ноль-ноль сосредоточиться в Вене, на набережной Хандельскай в районе электростанции.

Мазников посмотрел на часы. Было только начало четвертого. Час на заправку и на сборы, час — на марш. До центра Вены отсюда было километров двенадцать.

— Ты на чем приехал? — спросил он у связного.

— На броневичке. Приказано вести вас.

— Переправы на канале наведены?

— Есть. За Арсеналом, возле пехотных казарм.

— Пройдут наши машины?

— Саперы говорят, что пройдут.

Выехали в четыре сорок. Колонна из пяти машин пересекла железную дорогу и стала спускаться по центральной улице Обер-Лаа. Над воротами медсанбата белел флаг, и красный крест на нем казался сейчас черным. Прямоугольники окон безмолвно глядели на улицу...

В пять часов тридцать минут утра Махоркин, рота которого закрепилась в районе небольшого пруда севернее пиротехнической фабрики, доложил командиру батальона, что у немцев наблюдается некоторое оживление. Голос Махоркина был в телефонной трубке еле слышен.

— Подробней! — крикнул Талащенко.

— На фланге сосредоточивается пехота! Слышу шум танков. Освещают ракетами.

— Добре, держи в курсе! Меры примем.

Комбат отдал трубку телефонисту, прислушался. Впереди, где зарывались сейчас все три роты, не смолкала пулеметно-автоматная перестрелка. Изредка очень близко падали немецкие снаряды.

— Что там? — спросил Краснов.

— Похоже, контратаку готовит. — Талащенко встал, зябко повел плечами, запахнул шинель. — Лазарев! Выводи батарею к Махоркину! Противотанковые гранаты ему отвезли?

— Да.

— Давай веди артиллеристов.

— У них всего два орудия.

— Веди, веди! Хоть два, — устало сказал командир батальона. — На набережную выдвинем петеэровцев. Командир бригады обещал связаться с дунайцами. С бронекатеров поддержат.

Лазарев поправил каску, сунул пистолет за борт ватника и вышел.

Штаб батальона размещался теперь в разбитом кирпичном домишке метрах в двадцати от Губертовской плотины, в полуподвальной длинной и узкой комнате без окон, с одной дверью, выходящей во двор. «Хорошо, что я заставил Катю остаться в тылах, — подумал Талащенко. — А то как прижмут, хоть в Дунай прыгай».

Краснов посмотрел на часы.

— Когда подойдет бригада?

— Минут через сорок.