Юго-запад

— Ja, ja! — закивал старичок. — Das ist Engertstrabe.

— Данке!

Козырнув, старшина потихоньку поехал дальше искать свой батальон, уже вышедший из боя и вернувшийся в Пратер. Он должен был находиться на этой самой Энгертштрассе,

около военного городка, так называемых казарм Альберта. Так сказал Никандрову помпохоз Рябов, ездивший сюда ночью.

На той стороне Дуная, но уже далеко, все еще громыхало, и там низко по небу стелился густой черный дым. А здесь было спокойно и мирно. Улицы, пыльные и жаркие, залиты солнцем, полны автомашин, людей, танков, тягачей с орудиями, обозных повозок.

Никандров проехал еще метров триста. Слева показались массивные, казарменного типа строения за высоким каменным забором. «Видать, это и есть ихний Альберт, черт ему в пятки! » — решил старшина, собираясь затормозить и у кого-нибудь из солдат, сидевших и лежавших на солнцепеке около ограды, спросить, где первый батальон. Но увидел Авдошина, тот деловито шагал по тротуару вместе с Рафаэлем, почтительно трусившим на шаг сзади.

Прибавив газу, старшина поравнялся с ним, приоткрыл дверцу:

— Привет, Ваня! Жив-здоров?

Авдошин обернулся, подошел к машине:

— Привет, Степа, привет! Пока жив-здоров. Обед тянешь?

— Как положено.

— Вовремя! У ребят животы подвело. Давай загоняй во двор, мы здесь! И танкисты тут из «девятки». Вон их машины стоят.

— Досталось ночью-то?

— И не вспоминай!

— Ну, теперь, видать, кончено?

— Похоже. Наверно, сегодня за Вену приказ будет. Как, Степа, думаешь, дадут нам «Венских» или не дадут?

— Думаю, дадут!

— Не сомневаюсь! — уверенно сказал Рафаэль. — За один Арсенал да за Имперский мост положено.

Возле кухни сразу образовалась очередь. Слышались смех, звяканье котелков и ложек. Под всеобщий хохот о чем-то спорили Кочуев-большой и Кочуев-маленький.

Авдошин вместе с Никандровым сидел на подножке полуторки и, покуривая, молча глядел на солдат, тянувшихся к кухне.

— А ну, хлопчики, швыдче! — балагурил Карпенко. — Сегодня победителям особый обед! — Он вдруг притих и, склонив голову набок, подозрительно посмотрел на подавшего котелок Бухалова:

— Э, друг-приятель! Ты уже третий раз подходишь.

— К-как третий? — оторопел Бухалов. — Т-ты мне эти штучки б-брось! — Он даже вспотел от изумления и негодования: — Я т-тебе не к-контуженный!

— Третий! — уперся повар, не замечая протянутого ему котелка. — Что я, не помню?

— Кончай трепаться! Наливай!

— Не можу, друже. Другим не хватит, — очень серьезно ответил Карпенко, только глаза, веселые, темно-карие, чуть раскосые смеющиеся глаза уже выдали его.

Но, потрясенный такой вопиющей несправедливостью, Бухалов не видел их. Он торопливо осматривался по сторонам, ища взглядом старшину.

— А ты правда не получал? — смягчился Карпенко.

— Я не обжора, чтоб по три котелка!

Очередь захохотала.

Карпенко тоже снисходительно улыбнулся:

— Ну, нехай... Лях з тобою! Давай насыплю. Только другой раз таких номеров не выкидывай!..

Возле стоявших неподалеку «тридцатьчетверок» послышался скрип аккордеона. Прикрывшись рукой от бившего в глаза слепящего солнца, Авдошин посмотрел в ту сторону. Чубатый золотоволосый лейтенант, сидя на башне машины, видно, собирался играть. Около него столпились танкисты. «А! Так это тот самый, с которым мы мост на Рабе десантом брали! — вспомнил Авдошин. — Снегирь, кажись, его фамилия... »

Снегирь растянул аккордеон. Малиново-красным полыхнули на солнце меха.

... Я знаю, что ты меня ждешь,
И письмам по-прежнему веришь,
И чувства свои сбережешь,
И встреч никому не доверишь...
Война отгремит и пройдет,
Останется смерть без работы.
Кто честно сражался, придет,
Овеянный нежной заботой!..

«Кто придет, а кто и не придет, — вздохнул Авдошин. — Кого дождутся, а кого и нет... »

... С мешком вещевым на плечах,
В шинели, осколком пробитой,
Придет он и станет в дверях,
Желанный и не позабытый.
Свои боевые ремни Он бережно снимет и скажет:
— Забудем военные дни! —
И шапку-ушанку развяжет...

«Нет, дорогой друг Снегирь, не забудем мы военные дни!.. И ушанка тут ни при чем. Весной будет победа! Уже скоро, видно, в мае, а может, еще и в апреле. Берлин возьмем — и точка! »

Подошел Махоркин, аккуратно выбритый, в сверкающих начищенных сапогах. Присел рядом на подножку старшинской полуторки, тихо, с грустью и восхищением в голосе сказал:

— Здорово поет, а?

Снегирь проиграл между куплетами, склонил голову, свесив на лоб золотой солнечный чуб.

... Я знаю, что ты меня ждешь И письмам по-прежнему веришь,

И встретить меня ты придешь

К вокзальной распахнутой двери...

— Через часок будем грузиться, — сказал Махоркин, когда песня смолкла. — Так что людей никуда не отпускай.

— Немцев, что ль, догонять?