Юго-запад

— Переправа уже готова?

— Готова.

— Ну теперь живем! Наши переправляются?

— Скоро начнут. Через час тебя сменит Брагин со всеми средствами усиления. Потом подойдет третий батальон. Ты выходишь во второй эшелон. Отведешь своих на ту сторону приводиться в порядок, а сам денек-другой похозяйничаешь на переправе. Начальником.

— Ясно,— нахмурился Талащенко.

— Недоволен?

— Откровенно? Недоволен. Не люблю комендантской службы. Но — это приказ, товарищ гвардии полковник. А приказы надлежит выполнять.

Поздно вечером на Дунай приехал офицер связи и привез срочное и строгое предписание командира корпуса: в первую очередь переправлять на плацдарм танки и артиллерию. В двадцать два ноль-ноль или чуть раньше, сказал офицер связи, подойдет танковый полк Гоциридзе. Переправа к этому времени должна быть свободной.

Проинструктировав регулировщиков и часовых, командир батальона возвращался в построенный еще саперами блиндажик на берегу, когда его окликнули негромким простуженным голосом:

— Гвардии майор! Талащенко!

Он остановился. Хлопнула дверца кабины. Кто-то, покашливая, шел ему навстречу.

— Приветствую земляка!

— А-а! Сухов! Привет!

— Ждать долго придется?

— Часок, не больше.

— Порядочно. Тут постреливает?

— Постреливает иногда. Днем бомбить пробовал.— Талащенко помолчал.— Вся рота здесь?

— Вся,— ответил Сухов.— Вся рота. Приказано переправляться.

— Я вас сразу пропущу... Сейчас не могу. Пробка или еще что — Гурьянов с меня голову снимет. Танковый полк на подходе. Пройдет — и вы следом.

— Спасибо.— Командир санроты с минуту потоптался на месте, словно намереваясь сказать что-то еще, но только повторил: — Спасибо. Мы будем готовы.

— Добре.

Сухов пошел обратно к своей машине, а Талащенко — в сторону моста. Там саперы и солдаты батальона заваливали бомбовые воронки и растаскивали подбитые при обстреле машины.

Впереди, обтекая тупые носы понтонов, глухо шумел Дунай. Пронзительный влажный ветер звенел вверху, над выемкой, по которой извивался спуск к переправе. За рекой, справа, растекаясь по низким рваным облакам, дрожало малиновое зарево: горел Эрчи — небольшой придунайский городок, из которого, по ходившим на переправе слухам, мехбригада полковника Мазникова и другие части выбили немцев еще днем.

Вдоль пологого спуска к мосту, сбившись на правую сторону дороги, с выключенными фарами и заглушенными моторами стояли десятки машин. То в одном, то в другом месте искорками-угольками изредка посвечивали огоньки самокруток. Где-то заливался аккордеон. Скрипя петлями, хлопали дверцы кабин. Под ногами людей чавкала грязь. Сыпал и сыпал с темного бархатного неба снег.

Внезапно влажную звенящую темень пронзил яркий голубоватый пучок света. Он вырвался из-за поворота дорожной выемки и обнажил забитый машинами, повозками и людьми спуск к реке. Талащенко обернулся и сразу понял — танки.

У пропускного шлагбаума его догнал открытый «виллис».

— Где начальник переправы? — высунувшись из-за стекла, спросил у часового офицер в папахе.

Талащенко шагнул к машине:

— Я здесь.

— Я Гоциридзе. Могу переправляться?

— Можете, товарищ гвардии полковник.

— Отлично!

— Только прошу погасить свет.

— Стрельцов, фары!

Фары «виллиса» мгновенно погасли.

Гоциридзе отцепил от пояса электрический фонарик, просигналил зеленым светом остановившимся танкам, потом опять повернулся к Талащенко:

— Как на той стороне?

— Пока пробок но было...

— Ну, хорошо.

Широкогрудые, приземистые «тридцатьчетверки» начали осторожно спускаться к Дунаю. В открытом люке головной машины Талащенко заметил темную, посеребренную снегом фигуру танкиста. Он стоял неподвижно, высунувшись из башни по пояс, и смотрел вперед. Земля вздрагивала. На том берегу, где танки взбирались по крутому склону, тяжело взвывали моторы. По дороге, в свете изредка включаемых фар, метались длинные уродливые тени, и ночь от этого казалась еще чернее и глуше.

Подошел и встал рядом лейтенант Бахарев.

— Здорово! — сказал он.

Талащенко не понял.

— Что именно?

— Здорово, говорю, получается, товарищ гвардии майор! Наши танки на Дунае, под Будапештом!..

— А-а! Добре, добре,— рассеянно ответил командир батальона, не отрывая глаз от противоположного берега. Там шоссе шло параллельно реке, и в мутной сырой мгле медленно таяла дрожащая цепочка огней. Воспользовавшись непогодой, полк Гоциридзе двигался с включенными фарами, и далекая дорога еще долго поблескивала сквозь метель этими частыми мигающими огоньками.

Катя сидела в кабине грузовика, молча наблюдая за суетой на переправе. Очень хотелось спать. Может быть, от того, что рядом, уткнувшись в баранку, тихо всхрапывал пожилой санротовский шофер, но скорее всего просто от усталости. Всю прошлую ночь обрабатывали раненых, утром отправляли их в медсанбат, а днем грузились.

— Санрота семнадцатой? — громко спросили вдруг снаружи.

Катя узнала Талащенко и удивилась: «Он здесь?»

— Ну что вы там? Уснули?

Он сказал это нетерпеливо, с раздражением и уже хотел было пойти к соседней машине. Катя открыла дверцу.

— Да, да — санрота семнадцатой.