Юго-западная Туркмения в эпоху поздней бронзы. По материалам сумбарских могильников

50 лет назад раскопки двух холмов у сел. Анау под Ашхабадом выглядели весьма одиноко на всем Переднем Востоке. Мнение же о изначальности кочевого быта прочно вошло в сознание исследователей после фундаментальных трудов В. В. Бартольда и других русских и европейских востоковедов. И через 40 лет после С. М. Дудина известный знаток искусства народов Средней Азии Г. А. Пугаченкова утверждала эти же мысли следующими словами: «Создание туркменского ковра связано не с земледельческой, а с кочевой или полуоседлой скотоводческой средой; отсюда исходное сырье — отборная, отлично обработанная шерсть, которой располагала любая семья, отсюда высокие технические качества ковра, который в условиях перекочевок должен был отличаться чрезвычайной прочностью, отсюда и многие художественные особенности, определяющие его яркое своеобразие и радикальное отличие его от изделий городских ковроткацких мастерских феодального Востока» [1967, с. 177—178]. Аргументация приведенного положения не очень веская: отборная, отлично обработанная шерсть имелась и у каждой оседлой семьи; высокие технические качества ковра определялись его сущностью; художественные особенности как раз являются доказательством его глубокой самобытности, которая, если присмотреться внимательнее, уходит далеко в глубь тысячелетий все на той же территории — в оседлые поселения эпохи энеолита и бронзового века северной подгорной равнины Копетдага. Показательно, что Пугаченкова сама отмечает этот факт на страницах своей книги [там же, с. 21—22], но не интерпретирует его должным образом.

Теперь накоплены разнообразные материалы, которые позволяют заново поставить вопрос об истоках и древности туркменского ковроделия. И не только поставить, но и ответить на него, имея для этого в руках необходимый комплекс фактов. К таким фактам относятся, во-первых, орнаментальный комплекс на керамике эпох энеолита и бронзы, который стал достоянием науки только два последних десятилетия и еще не весь нашел отражение в печати, во-вторых, орудия труда, которые связаны непосредственно с изготовлением ковров, ставшие известными только в течение последних 8 лет. Орнаментальные соответствия отмечали и прежде, но керамические узоры никогда не объясняли в качестве прямых предшественников ковровой орнаментации, и поэтому столь яркие соответствия, доходящие иной раз до многократного тождества, вызывали только удивление. Теперь же, когда мы имеем во множестве орудия ковроделия, восходящие к эпохе поздней бронзы, орнаментальные соответствия приобретают особое значение, ибо позволяют не только опустить в глубь тысячелетий возникновение коврового орнамента, ио и проследить столь же глубоко корни туркменского народа па его исконной территории.

 

Рис. 23. Ковровые ножи.

1 — современные ковровые ножи (кесеры); 2 — нож-кесер эпохи поздней бронзы (реконструкция).

В восьми женских погребениях могильников Сумбар I и Пархай I были найдены предметы, которые дают возможность заново определить древность изготовления ворсовых ковров на территории Южной Туркмении, — серповидные тонкие пластинки с лезвием по выпуклому краю и отверстием на одном из закругленных концов. Ясно, что это узкоспециализированный режущий инструмент, применявшийся для какой-то женской отрасли производства, но в то же время достаточно редкий. У современных ковровщиц широко используется такой же точно, но, естественно, железный нож-кесер (рис. 23, 1) для единственной операции — обрезания ворсовой нити ковра. Эта операция происходит в тот момент, когда узел уже завязан на нитях основы и его опускают на готовую часть изделия. Мастерица держит кесер в правой руке и, с силой опуская узел обеими руками, как бы касается нити остро отточенным лезвием; такого прикосновения достаточно для того, чтобы узел с ворсом оставить па месте, а при следующем движении рук вверх уже выделить те нити основы, вокруг которых завязывается следующий узел. Серповидная форма ножа является наиболее удобной, целесообразной и отработанной, ибо позволяет лезвию одновременно и перерезать нить любым местом, и скользить по пей. Поскольку нажим на лезвие ничтожен, то клинок ножа очень слабо крепится в рукояти, иногда — на глубину 1—1.5 см. Зная все особенности современного коврового ножа, их можно обнаружить и у древних ножей, которые найдены в могилах эпохи поздней бронзы. Они имеют идентичный изгиб лезвия, слабое скрепление с рукоятью при помощи небольшой, видимо, деревянной шпильки.

Следовательно, специфические орудия производства свидетельствуют о том, что в последних веках II тыс. до н. э. ковровщицы имели в своем распоряжении отработанную форму инструмента — ковровый нож (рис. 23, 2). На основании этого можно говорить, что истоки ковроделия уходят еще глубже, возможно ко времени развитого и позднего энеолита (Намазга II—III). Во всяком случае ясно, что производство ворсовых ковров не может считаться порождением кочевого быта, это — исконное занятие земледельцев.