Югорские мотивы: Сборник рассказов, стихов, публицистических статей

Может быть, Марфа и надумала бы вернуться к родителям, да свекровь в двери стеной встала:

– Единственная кровиночка – Семка. Изба новая, места хоть отбавляй. Живите, мне много не надо. Чем могу – помогу, ничем не обижу.

– Успокойтесь, мамонька. Куда мы от вас?

По щеке свекрови скатилась благодарная слеза.

Часть II

Таежные деревни большими не бывают Двадцать, тридцать дворов – норма. Избы жмутся друг к другу, словно боятся нарушить бескрайний лесной простор. Достаток у всех примерно одинаков. Откуда богатству взяться?

Но встречаются семьи и позажиточнее. Там и крыша повыше, и заимка в тайге имеется. Коль сильных рабочих рук в доме много, то и приход лучше.

У Павла Порошина таких рук хватало. Сам мужик дюжий, да три сына под стать. Овдовел он рано. Парней сам на ноги ставил. Жена была женщина хрупкая, вроде и не деревенская совсем. Но трех мужиков на свет произвела, а вот девкой не разродилась. Два дня мучилась – все напрасно. Не зная заботы матери, к самостоятельности рано привыкаешь. Поэтому двое старших долго холостыми не ходили. Такие женихи нарасхват. Один за другим привели в дом жен. За детьми тоже дело не стало. Младший из братьев, Сергей, был призван на службу. Вернулся – в доме втрое прибыло. Каждый своей семьей. Отец все больше на заимке.

Погулял Сергей недельку, с девками побаловался. Девчонки деревенские скромные, стыдливые. С ними пошутишь – щеки загорятся рябиновым цветом. Невест хватает, хоть сегодня сватов засылай. Но ни одна на сердце не легла. Торопиться некуда. Парень не девка – срок не выйдет. Делу время – потехе час. С утра собрался на заимку к отцу, звал березовые веники ломать.

Парная – великое дело, И усталость дневную снимет, и здоровья придаст. От колодца отошла молодая женщина. Полны ведра воды. «К удаче!» – промелькнуло в голове Сергея. Поравнялись.

– Марфа, ты?

Женщина посмотрела недоуменно. Но потом узнала. Она помнила его еще подростком, но интереса никогда не проявляла. Четырьмя годами моложе был. Какой интерес?

– Здравствуешь, Марфа!

– Здравствуешь, Сергей.

– Как живешь, Марфа? Бабы сказывали, вдовствуешь?

– Вдовствую, да я ли одна.

Сергей не знал, как затянуть разговор. Но Марфа быстро распрощалась. О чем с холостым парнем разговаривать! По деревне слухи как эхо пролетят. Кругом глаза да глазки. Худая слава прилипнет – не отмоешься.

Встретились – разошлись. У Марфы и дум никаких, а парень покой потерял. Ночевать на заимке не остался, в деревню ушел. В деревне утро раннее. Чуть петухи – уже вставать. Пойло скоту готовить.

Марфа тихонько поднялась, вышла из избы. Свекровь с Семкой еще спали. Пять утра – самый сладкий сон.

– Господи! – обомлела Марфа. У калитки стоял Сергей. – Случилось чего?

– Случилось. Я сватать тебя пришел.

– Да что ты? Мало что ли девок необласканных. К ним иди. Я вдова с довеском да свекровью.

– Пустое говоришь, позже зайду, как маменька твоя встанет.

Чего-чего, но не могла подумать Марфа, что свекровь примет сторону Сергея.

– Что тебе, век вековухой вековать? Все жилы себе сорвала, Дом без мужика пустой, да и Семке отец нужен. Хороший Сергей парень, иди за него, обо мне не думай. Григория не поднять. Приму как сына.

Вскоре обвенчались в деревенской церквушке. Собрал Сергей нехитрые пожитки и вошел в мамонькин дом хозяином. (Это был горячо любимый мною дед – Сергей Павлович Порошин.)

В избе с приходом мужика вроде и теплее, и светлее стало. Да и Семка к Сергею будто прилепленный. Как пацану без отца? Отдельный разговор, уж мужицкой работе учиться пора – в сентябре десять годков.

Скоро и свои дети пошли. Раньше семьи не планировали. Сейчас целые институты над этой проблемой работают. А тогда что? Сколько бог давал, столько и рожали. Марфу бог щедростью своей не обошел. Что ни год – то голова. Да не у ней одной. В каждой избе детей как гороху.

Но не беда. Управлялись. Да и мамонька – большое дело. Свекровь внуков любила. Не различала, кто свой, кто чужой. Ну, не без тумаков, конечно, – то свято. Бывало, Семушке еще и больше доставалось – как старшему.

Все бы ничего. Хозяйство вроде неплохое, но настали тридцатые годы. Корову свели в колхоз, большая часть урожая – за налоги. Политика такая. Город кормить надо. И пошел по деревням голод повальный.

Как говорят? Дал бог рот, даст и пищу. Рожать-то рожали. А вот пищей бог не баловал. Мерли дети как мухи. И Марфина семья перед этим горем не устояла. Бывало, уйдет ранним утром в поле, вечером возвращается: «Мамонька, с ребенком-то что?» – «Остыл», – смахнет слезу свекровь. Даже имени дать не успели. Ночь погоревали, к обеду снесли на погост. Ни суда, ни следствия.

К началу Великой Отечественной только четверо и осталось от большой семьи – не густо. Кто от голода, кто от болезней. Не стало и мамоньки. Старший – Семен, военное училище окончил, в Прибалтике службу нес. Второй – Михаил, двадцати двух лет, в городе на учебе. Две девчонки-подростка при родителях.

1941-й – война. Сергея на фронт не взяли. Он в то время на железной дороге работал. Бронь была.

Что говорить? В войну всем несладко.

«Все для фронта, все для Победы».

Сутками работали, держались скопом. Так легче.

Но выдюжили! Победили! Какими потерями? Это другой разговор. Редко в какую избу похоронку не принесли. Марфе с Сергеем похоронки не было. Извещение почтальонша принесла, что пропал Семен без вести на Курской дуге. Всю жизнь в надежде жила. Напрасно. А Михаил, слава богу, живой возвратился.

После войны жизнь, хоть не сразу, начала налаживаться. Сыну Михаилу новую избу срубили. Девки пока при родителях. Сергей стал в город на работу ездить. В завод устроился – кузнецом. Оплата там больше – не деревня. Марфа все по хозяйству. Уже и за пятьдесят перевалило, а вспомнить хорошего мало. Горе одно. Одних детей сколько потеряла. Теперь уж не рожать. На угасание, похоже, пошла. Решила с мужем поделиться.

– Отец! Я уж, видать, отмылась. Третий месяц чистая хожу.

Сергей не разделил тревожного состояния жены. С природой не поспоришь. Ну и Марфа думать забыла. Только через два месяца перекатился в животе живой комочек. «Не может быть!» В жар бросило.

Назавтра – опять. Уже не сомневалась – понесла. Не знала, как сказать мужу. Но шила в мешке не утаишь.

Сергей прижал жену к груди:

– Да что ты, мать, радоваться надо! Не старики еще, вырастим.

Время – как ветер. Летит – не замечаешь. Проводила мужа в ночную смену. Сама на кухне управлялась. Вдруг почувствовала уже давно забытую тягучую боль. Неужели началось?! Надо печь успеть протопить. Всех своих детей Марфа рожала на печи. Это сейчас – в платных оборудованных палатах. Раньше – не так. Боль усиливалась. В горенке спали дочери. Будить их не стала, чтоб не напугать. Полезла на печь. Родила – не пикнула. Перевязала пуповину суровой ниткой, отерла ребенка полотенцем, завернула в тулуп, предусмотрительно оставленный на полатях. И только тогда почувствовала – обессилела. Не заметила, как утро пришло. В дверь постучал вернувшийся со смены Сергей. Марфа всегда сама встречала мужа, а тут сил не хватило.

– Валька! – крикнула старшей дочери, спавшей в горенке. – Валька! Поди отцу отопри.

Заспанная Валька пошла к двери.

– Мама! Кошки где-то пищат, слышишь?

– Не кошки это. Бог маленького дал.

Валька мигом подбежала к матери.

– Девку или парня?

– Сыночка, иди отцу-то открой.

Валька вспомнила, куда шла.

Увидев в двери дочь, отец сразу догадался:

– Че мать-то, родила никак?

– Родила.

– Ну, слава богу!

Так у Марфы и Сергея на шестом десятке появился «заскребыш». Сына назвали Александром, а звали все ласково Шуриком. Как отец сказал, так и было – успели, вырастили.

Но старость встречали одни. Упорхнули дети из родительского гнезда – в город подались. Только младшая Тамара в деревне осталась, телефонисткой на почте работала. Жила отдельно, своим домом. Но обижаться нечего – прибегала к родителям почти каждый день.

Сергей с Марфой хотя в серьезный возраст вошли, но на здоровье не жаловались. Сил на все хватало. Сергей к старости пчелами увлекся. Развел в огороде небольшую пасеку на шесть ульев. Не для выгоды, для занятия. Когда мед качал, вся ребятня с округи собиралась. Своих внуков тоже хватало. Летом все в деревне, к морю ездить моды не было, да и денег тоже. Нальет Сергей большую чашку свежего душистого меда – налетай! Кому в сотах, кому разливной. Не жалко, только в радость.

Но один год случилась неприятность – пчеломатка пропала. Травы налились, липы цветут, а от пчел толку нет. Поспрашивал у местных пасечников – «нету», Подсказали, чтоб за реку в совхоз съездил. Поехал. В совхозе и встретили хорошо, и в просьбе не отказали. Но из-за реки только пчеломатка и приехала. А деда наутро привезли на пароме в грубо струганном сосновом гробу. Сел на том берегу отдохнуть, оказалось, навеки.

Марфа как застыла. Только слезы градом. Народ собрался. Кто ревет, кто организационные вопросы решает. Поминки, машина – все надо продумать. Марфа будто очнулась: «Никакой машины не надо. Только на лошадке, как в старину». Никто спорить не стал.

Назавтра привели к дому лошадь, запряженную в телегу. Накидали сухой соломы, сверху положили деда. Бабушка рядом с гробом села. Остальные следом пошли. Шла я за этой траурной телегой семилетней девчонкой и не понимала всей боли утраты. Больше переживала, что мама сильно плачет. А дедушки все умирают, Что с семилетки взять?

О покойниках – или хорошо, или никак. Но о деде и плохого сказать нечего. Один недостаток – горяч больно был. Кипяток! Но и отходил быстро. А уж если закипит – держись! Любил сдобрить ругань крутым матерком. Марфа на рожон не лезла, только внучат немного стыдилась. «Чего ты матькаешся-то, Сергей, угомонись». А он и того хлеще. Уйдет Марфа от греха подальше, рассердится. Он уж и думать забыл, а она дня два молчит.

Когда не стало деда, редкий вечер о нем не говорила. Я слушала бабушку раскрыв рот. Всякий раз она что-то добавляла в свой рассказ, что-то повторяла, а заканчивала всегда одинаково. Много лет прошло, но помню дословно. Не могу ни одного слова из памяти выбросить, не имею права.

Извините за точную цитату: «Я, Лена, обиды на деда никакой не держу. Утопила ее в той реке, из-за которой он не вернулся. Если сказывает кто про деда худое, не слушай. Золотой он был человек. Вас любил. А уж меня – не то „штоб што“, слово какое грубое, даже „нас…ать“ мне никогда не сказывал», – завершала бабушка.

Я уже знала. На сегодня – все. Время спать.

Пережила Марфа мужа на тринадцать лет. А дальше – как в зеркальном отражении: лошадка, грубо струганный сосновый гроб.

Одна разница: вместо телеги – сани.

Не стало Марфы в феврале. Был трескучий мороз. 11 число 1980 г.