Югославская трагедия

В полнейшей тишине мы вступили в густой лес. Бранко опять отличился. Продираясь, как медведь, сквозь сухие кусты, он с громким треском ломал ветки. Я сделал ему замечание. Пробормотав извинение, он стал объяснять, что спешит скорее попасть в Раштелицу: ведь именно в этом селе, хвала богу, живет его отец Микос Кумануди. Он добавил, что будет очень рад, если я приду к нему на обед…

Противник ретировался из Раштелицы с необычайной поспешностью, не оказав нам почти никакого сопротивления. Окрыленные успехом, мы преследовали четников и немцев по дороге в Тарчину, пока не выдохлись, и вернулись в село, где нам предстояло ждать соединения с бригадой.

В селе уже подготовились к нашей встрече. Толпа жителей вышла под трезвон колоколов с трехцветным югославским флагом, который дети придерживали за конец, чтобы он не волочился по земле, и транспарантом на длинных древках с лозунгом «Живела народно-ослободилочка борба». Худой, сгорбленный, как надломленная жердь, человек лет пятидесяти, одетый в пальто нараспашку, так что виднелся белый жилет с часовой цепочкой, держал в вытянутых руках резное блюдо с хлебом-солью.

— Живели братья-партизаны! — торжественно провозгласил он, протягивая блюдо Вучетину.

Толпа радостно закричала «ура» и бросилась угощать бойцов кто чем: табаком, сушеными фруктами, вареными яйцами, лепешками. Нас стали зазывать в дома.

Милетич подвел меня к человеку, от которого Вучетин принял блюдо почета:

— Познакомься, брате. Это учитель Марко Петрович. Мы остановимся у него, я его знаю по прошлому году.

— Добро пожаловать в мой дом, друже! Сделайте честь, — сказал Петрович, неожиданно обнажив седую стриженую голову и низко мне поклонившись.

Видно, Иован уже успел сказать ему, что я русский.

Учитель с женой Зорицей жил в маленьком дощатом домике, беленном известью. Чем-то очень знакомым и родным повеяло на меня от убранства трех комнаток: всюду плетеные из пестрых лоскутов материи половички, вязаные кружевные накидки и подзоры, фикусы в кадках, на стенах репродукции с картин Айвазовского и Шишкина. В углу, на этажерке, красовался даже старинный медный самовар. Была у Петровича и русская библиотечка, собранная в течение долгих лет, с комплектами журналов «Нива» и «Родина», но четники недавно всю ее сожгли как «подозрительную». Они чуть не убили и самого учителя, придравшись к металлическому значку лиры, который он носил на лацкане пиджака как руководитель сельского хорового кружка: не коммунистический ли это знак?

Прошло несколько дней. Вучетин ждал от Перучицы указания о соединении с другими батальонами, ждал боевых приказов. А тем временем у нас налаживалась обычная гарнизонная жизнь.

В первый же воскресный вечер, спокойный и тихий, Зорица — жена Петровича пригласила бойцов моего взвода на чай.

За большим столом, на котором стоял пузатый самовар, струивший пар через отверстие в крышке, мы собрались совсем по-семейному.

— Ой, и хитрая штука! — восторгался Васко.

Он впервые видел самовар. Да и для других был в диковинку крепкий, ароматный чай: если и пили его прежде, то лишь как дорогое лекарство при простуде.

Зорица подала на стол еще и паприкаш — тушеное мясо в томатном соусе с красным перцем и свежий круглый хлеб, от которого пахло пропеченным капустным листом — запах, знакомый мне с детства. Бранко звучно потянул носом и аппетитно причмокнул. Толстые губы его лоснились от жира, — наверное, успел уже подкормиться у отца.

— Беритесь-ка, другови, все за этот хлеб, — предложил Петрович, — и давайте его ломать за нашу дружбу с русскими. За дружбу! — повторил он с силой. — По народному обычаю, если мы вместе сломаем хлеб, то на всю жизнь останемся верными друзьями.

Все потянулись к караваю.

Когда разломили, Петрович выпрямился и взволнованно сказал:

— Живео русский народ!

— Живео! — подхватили бойцы дружно и громко.

— Хвала и честь советским людям, — продолжал учитель, не сводя с меня глаз. — Им наш первый поклон и благодарность… Страна их широко раскинулась по земному шару. Когда на Балтийском побережье наступают сумерки, то на Дальнем Востоке уже поднимается солнце. Над вашей страной, друже Загорянов, сияет незаходящее солнце. Это русское солнце светит всему миру. Оно светит и нам!..

— Браво, браво! — раздалось вдруг у дверей.

Комната была слабо освещена фитилями, горевшими на блюдцах с маслом, и мы не заметили, как вошел Катнич, а с ним еще кто-то.

— Мы на огонек. Добрый вечер!

Кивая собравшимся головой, политкомиссар снял пилотку, толстую верхнюю куртку и, пригладив редкие волосы, повернулся к незнакомому нам человеку, одетому в английскую шинель.

— Проходите, что же вы? Здесь все свои.

Человек неуверенно шагнул.

Приземистый, с крупным, до синевы выбритым лицом, со шрамом во всю щеку. На его шапке блестела большая звезда, вырезанная из белой жести.

— Салют, друзья! — он приветственно выбросил вперед руку.

Голос у него был густой, басовитый.

— А мы-то идем мимо, слышим, что за шум! — сказал Катнич, непринужденно осматриваясь.

— Пожалуйста, прошу вас, — Петрович поспешно пододвинул ему стул.