Югославская трагедия

Тито через край был полон впечатлениями. Огненные «вина Везувия», толпы веселых услужливых итальянцев; всевозможные безделушки якобы из коллекции Капитолия, которыми были набиты чемоданы; ожерелье и браслет, будто бы украшавшие скелет, найденный в Помпее при раскопках, — подарок Маклина Ольге; и, наконец, ласки самой Ольги, пустившейся на любовные ухищрения, — все это настолько увлекло и заинтересовало Тито, что он не прочь был как можно дольше наслаждаться праздничной и пышной жизнью в Неаполе.

Но Рим… Рим притягивал его с каждым днем все сильнее.

Недаром в его записную книжку Нинчич вписала фразу из прочитанных ею на досуге мемуаров венецианского авантюриста Казановы: «Рим — единственный в мире город, где человек, начав с ничего, может сделаться всем». Он с радостью согласился на приглашение Маклина прокатиться в столицу Италии.

За руль «джипа» сел сам Маклин, рядом с ним старик — гид из Неаполя. А на заднем сиденье расположился с овчаркой Тито. Когда проезжали мимо какой-либо достопримечательности, гид каждый раз вежливо приподнимал шляпу и с легкой усмешкой косился на путешественников:

— Будьте добры, взгляните, синьоры, это Капуя! В Капуе во время второй Пунической войны стояли солдаты Ганнибала. По преданию, они здесь так изнежились, что уже не в силах были бороться с римлянами, и те взяли этот город.

Но туристы почти не слушали проводника. Солнце палило вовсю, на небе не было ни морщинки; путников томило желание, поскорее добраться до следующей придорожной остерии, [77]где под зеленой крышей из виноградных лоз пенится прохладное дженцано.

— А это, пожалуйста, море, синьоры! — продолжал гид через некоторое время. — Вот Гаэта. Тут гарибальдийцы заточили в крепость последних Бурбонов. У нас теперь опять есть гарибальдийцы, — с гордостью добавил старик. — Традиции старых волонтеров живы…

— Да помолчите, ну вас! — перебил его Маклин и перевел рычаг на вторую скорость.

Когда перевалили через невысокие горы, проводник снова заговорил:

— Итри, смотрите, пожалуйста. Здесь родился знаменитый разбойник Фра-Диаволо… Внимание! Въезжаем в Центральную Италию.

Немного погодя дорога вильнула к морю и гид объявил:

— Синьоры! А это мыс волшебницы Цирцеи, дочери Солнца, где временами жил Цицерон. Он любил есть устрицы… А вот, пожалуйста, Понтийские болота.

Тито с тоской озирал полупустыню между горами и морем. В воздухе стоял запах застойных вод и болотных испарений.

— Вон те арки — это акведуки древнего Рима, — продолжал гид.

— Рим? — встрепенулся Тито.

— Акведуки, — повторил старик.

Тито понимающе наклонил голову. Его подмывало спросить, что такое акведук, но он не хотел показаться невеждой. «Надо стараться придавать своим действиям и словам внешний отпечаток мудрости, величия и важности», — вспоминал он поучение Макиавелли.

— Когда же Рим? — не вытерпел он, вытирая платком потное лицо.

— А вот, пожалуйста, вот и Рим! — провозгласил, наконец, гид, указывая на серевшие вдали громады зданий. — Мы едем по Виа-аппиа — древнейшему шоссе в Италии.

Но увидев Рим, Тито испытал даже некоторое разочарование. Выщербленная стена, обросшая мохом, торчащие статуи… Рыжие камни тяжелых кубических домов… Колонны, похожие на огромные обглоданные кости каких-то доисторических животных…

Однообразные улицы были почти пустынны. Одни войска…

— Куда же мы сейчас, генерал? — хмуро спросил Тито.

— К святому Петру! — скомандовал Маклин, как будто уже заранее знал, с чего следует начать осмотр Рима.

Гид указывал путь.

Проехали по мосту св. Ангела через мутный, замусоренный Тибр. На площади, окруженной колоннадой с обелиском и фонтанами посередине, Маклин резко затормозил и остановил машину перед портиком такого колоссального храма, что Тито ахнул.

— Собор святого Петра, пожалуйста, — восторженно сказал проводник. — Здесь совершаются посвящения в папы и канонизация святых…

— Довольно! — отмахнулся Маклин. — Останьтесь, пожалуйста, здесь с собакой.

И, выйдя из машины, повел Тито, почтительно взяв его под руку.

Обиженный старик был в недоумении: он никак не ожидал, что туристы обойдутся без него при осмотре собора.

Тяжелое оцепенение, унылое чувство подавленности охватило маршала, когда он вошел внутрь огромного здания, в котором поместилась бы вся Авала [78]вместе с памятником неизвестному солдату. От величественных колонн, уходящих ввысь, от застывших плоских изваяний Бернини, похожих на шпаги, веяло холодом смерти. Запах воска и ладана, неживой свет, лившийся из узких окон в беспредельной вышине; распростертое на гробнице бронзовое тело с черным лицом и длинным носом, выступающим из-под высокой тиары, и гигантская статуя святого Петра с пяткой, почти стертой поцелуями верующих, — жутко!

«Зачем я здесь?» — с неудовольствием подумал Тито.

Гулко топая башмаками по каменистым плитам, вызывая ропот суровых монахинь и пилигримов, пришедших на поклон к святому Петру, Маклин с беспечным любопытством осматривался вокруг.

На хорах, словно по заказу, заиграл орган, началась вечерняя торжественная месса.