Юла и якорь. Опыт альтеративной метафизики

Кстати, среди многочисленных событий, случившихся с тех пор, когда Публичка была полна читателей, произошло и такое: ниточки были вынуты из человеческих рук. Шарики теперь связаны в поисковиках, связаны как big data, а этот отчужденный способ связи не генерирует эффекта Соляриса, пульсирующего, мыслящего океана. Не то чтобы с этой планетой пропала связь, в каком-то смысле она даже окрепла, но исчезла возможность воссоздавать Солярис в человекоразмерном режиме. Для этого нужно, например, совместно читать разные книги в пределах видимости друг друга – и, наверное, что-то еще. Кажется, в истории человеческой культуры не было ни одного великого прорыва, за который не пришлось заплатить налог, связанный с полной или частичной утратой прежнего модуса бытия. Налог, заплаченный за утрату необходимости публичного чтения, чтения в пространстве, заполненном такими же читателями, кажется мне довольно значительным.

Я скучаю и по обрывкам речей, звучавших в тех коридорах, в столовой, в кафетерии, в курилке. Их содержание было всегда непредсказуемо, а явление внезапно: то о чешском кукольном театре, то о некромантии кельтов в отличие от культа вуду, о сверхпроводимости при обычных температурах, о судьбах России; и, конечно, бесчисленные вариации на тему того, как и почему некий Иван Иванович поссорился с Иваном Никифоровичем.

Как раз тогда я понял, что быть невольным свидетелем продолжительных чужих бесед, которые не о тебе и не о твоем, чрезвычайно тягостно (современный мир мобильной связи уже выработал кое-какую технику безопасности в этом отношении, включая умение «в упор не слушать»), но совсем иное дело – случайные выдирки, короткие фрагменты без начала и конца, случайно выхваченные реплики – они прекрасная подкормка для фонового любопытства, они как раз имитируют шум океана у самой поверхности, и даже соленые брызги этого шума, и Публичка была непревзойденным источником таких брызг. Вот несколько – извлеченных из отрывков:

– Немецкая философия развилась не только благодаря немецким глаголам, которые мгновенно превращаются в существительные с помощью артикля и прописной буквы. Сами их важнейшие означающие достаточно безумны: например, местоимение Sie означает и «Вы», и «она», и «они». Представляешь? Это же кем надо быть, чтобы не придумать для этого отдельных слов? Но в награду за безумие немцы обрели лучшую в мире философию…

Это говорил человек в зеленом свитере своей спутнице, когда я обогнал их в длинном коридоре…

– И хочешь знать, чем решаются все их проблемы? Буквально все, начиная с Гильберта и до современных ребят из Утрехта?

– Чем же?

– Ты не поверишь! Топологическим преобразованием четвертого уровня!

– Ух-ты, не может быть…

Это из диалога у стенда новых поступлений. А сразу после этого у следующего стенда:

– Между прочим, здесь в генеральном каталоге на фамилию Рабинович приходится больше ящичков, чем на фамилию Иванов…

Не все, конечно, выдирки были такими колоритными, и лишь совсем малая часть из них запомнилась. Но и они были неотъемлемой частью ауры Библиотеки наряду с тишиной читальных залов. Потоки руморологии в коридорах прекрасно обрамляли эту тишину. Я потому и любил ходить туда один, чтобы не смешивать жанры, к тому же хватало знакомых и среди завсегдатаев, с ними всегда можно было перекинуться парой слов: Стас Савицкий, Андрей Крусанов и еще немало имен, которые сейчас ничего никому не скажут… Да и библиограф Никита Елисеев чего стоил – настоящий артист своего дела…

* * *

Свой вклад в жизнь Публички внесли девяностые – скорее, они заставили удивляться стойкости этого оазиса. Вроде бы всюду царила разруха – в домах, на рабочих местах, в мыслях, – но не в разговорах обитателей Публички. Где-то в середине девяностых завсегдатай Библиотеки и мой знакомый Т. позвал меня в курилку – одно из самых вдохновляющих мест обитаемой библиотеки: сколько мыслей там было обдумано, да и планов составлено немало. Т. достал из кармана пачку хороших сигарет (наверное, потому и пригласил), мы закурили. После некоторой паузы Т. спросил:

– А ты заметил, как обносились профессора?

Заметить это было нетрудно. Годами знакомые лица, да и незнакомые, но относящиеся к привычному контингенту, – еще совсем недавно они принадлежали к социально благополучной прослойке общества: кожаные портфели (сдаваемые на входе), приличные пиджаки, обувь – новая и недешевая. Теперь вроде бы и вещи те же самые, но ведь семь лет прошло, а они те же самые. В столовой частенько берут только чай, иногда по-пижонски, с лимоном, и разворачивают что-то принесенное с собой. А как раз сегодня, проходя мимо одного из столов, за которым сидел профессор соседнего факультета, рядом с увесистым томиком И. И. Срезневского я обратил внимание на перемотанную изолентой шариковую ручку. Впервые в Публичке я увидел такое – так что профессора и вправду пообносились. Но почему-то я ответил Т.:

– Да ладно, ты на себя посмотри.