Юла и якорь. Опыт альтеративной метафизики

Современная физическая теория, так называемая стандартная модель, рассматривает стабилизацию и замедление элементарных частиц как результат своеобразной «сверхпроводимости» в качестве свойства или эффекта синтезируемого конденсата[11]. Впрочем, то, что покой относителен, а движение абсолютно, было ясно уже Галилею, по крайней мере, в пределах земной и небесной механики. Самое интересное и интригующе состоит, конечно, в том, что самовращательность второго порядка осуществляет синтез альтернативной материи (ну ладно, конденсата), то есть генерирует поля с неизвестными заранее свойствами, и если это так в случае самовозрастающей экономики (капитал проникает в душу), то почему это должно быть иначе в случае иных, запущенных на орбиту волчков? Как тут опять не вспомнить чью-то перефразированную пословицу: когда гора падает с плеч, береги ноги. Ну а уж когда запускается на орбиту Большая юла, освобождающая тебя от труда и привычных трудностей – тут уж, пожалуй, береги душу…

И все же, поскольку переход от богостоятельности к самостоятельности свершился, представляется неизбежным и следующий рывок: от подлинной самостоятельности к самовращательности второго порядка.

* * *

Предварительная ревизия будущих техноценозов, несомненно, должна быть проделана. Но пока оставим их в стороне и вновь обратимся к мегамашинам. Здесь, помимо капитала и его порождения, капитализма, есть и еще более фундаментальная реальность, точно так же похожая на Поднебесную, спрятанную в Поднебесной. Она, пожалуй, спрятана еще надежнее, поскольку не совсем даже понятно, какое дать ей имя. Может быть, назвать ее речь – но ясно, что это будет не вся речь, далеко не все речевые практики. Но тогда что? Самовозобновляемый рассказ, история, взывающая к продолжению? Разговор, прорастающий сквозь намерения собеседников и не считающийся с их намерениями?

К этому моменту стоит повнимательнее присмотреться. Вот беседа в рамках самостоятельности собеседников, отражающая их намерения и подчиненная множеству регуляторов: правилам вежливости, ритуальным канонам, интересам участников, которые как раз в порядке соблюдения своих интересов должны сохранять самообладание. Что удается далеко не всегда. Как тут не вспомнить какое-нибудь характерное описание: «Ну а там слово за слово зацепились – и понеслось…»

Что это? Произошел самопроизвольный синтез разговора, нить управления которым была потеряна собеседниками и странным образом обнаружилась внутри самой воронки разговора. Набрав обороты, разговор словно бы сам себя продолжает, он осуществляет себя в окружении обмена товарами, услугами и, конечно же, словами – но этот разговор не подчиняется власти налаженных обменов, он легко освобождается от навязанной утилитарности и втягивает в собственную воронку и своих приверженцев (и таковых немало среди людей), и нередко тех, кто собирался действовать исключительно утилитарно и прагматически. Он осуществляется как самовозрастающая стоимость, как сам себе капитал, и захватывает пространство человеческого присутствия как сокровенная Поднебесная, отделившаяся от профанной Поднебесной. Тогда поверхностная зона контакта покрыта самоуглубляющимися воронками. Прекрасное описание подобных воронок можно встретить у поэтов:

Там речь гудит, как печь, красна и горяча.

(Ю. Левитанский)

В этом конденсате гудящей речи работают свои аналоги предприятий (бизнесов) – там разворачиваются разговоры. Каждый из них имеет свою потребительную стоимость – нужно что-то попросить, чего-то добиться, внести уточнения в дела. При этом разговоры (речи) являются ипостасями различных единств и прежде всего – важнейшего из них, аутентичного человеческого присутствия в мире. Быть и говорить – важнейшая тема Ханны Арендт, и здесь спорить с ней трудно:

«Поступки, не сопровождающиеся речами, утрачивают большую часть своего характера откровения, они становятся “непонятны” и их цель тогда обычно шокировать или, как говорится, саботировать поставлением перед свершившимся фактом всякую возможность взаимопонимания. Как таковые они, конечно, понятны, они отклоняют слово и речь и своей понятностью обязаны этому отклонению, понимаемое нами есть именно демонстративная немота. Сверх того, если бы действительно существовало принципиально бессловесное действие, то результирующие из него деяния как бы теряли субъекта действия, самого деятеля, не действующие люди, но роботы исполняли бы то, что для людей неизбежно оставалось бы в принципе непонятно»[12].

В этом же ключе экзистенциальную роль высказывания трактовали и Бахтин и Хайдеггер. Мир, наполненный прекрасными и многообразными делами, даже объективациями и опусами, но лишенный обращенной друг к другу речи, остается сущностно анонимным, и тогда высшее, что он может выразить, – это глубинная тоска по слову.