Юля

Юля постояла во дворе, полюбовалась яркой зеленью и неохотно пошла в хату — надо было вымыть посуду. Взглянула только на сына, который играл с детьми на улице, велела далеко от дома не уходить — может пойти дождь. С севера небо хмурилось, и эта сине–черная хмурость ползла сюда, окутывала все полумраком. Как всегда перед дождем, подул теплый и в то же время холодный ветер, во дворе потемнело.

Юля мыла посуду, когда по стеклам секанули крупные капли дождя, поплыли, а потом их стало много. Ока кинулась к окну и увидела, что Петька вбежал во двор, стал возле сеней под стреху, подставляя руки под сильные струи дождя. Брызги с земли летели ему на ноги.

Юля открыла окно — сразу повеяло прохладой, в хату брызнули капли дождя, начали собираться на подоконнике. Но она не закрывала окно, знала, что грома не будет, и потому не боялась, а воду она вытрет потом. Вернулась к медному тазу, домыла посуду.

— Мама, иди сюда, — подошел к открытому окну и позвал ее Петька, — иди, покажу что–то.

Юля вытерла фартуком руки и вышла во двор; дождик немного утих, сыпал не так густо. Она улыбнулась: опять что–то выдумал сын, всегда вот так — заметит что–нибудь, на что она и внимания не обратит, обрадуется и позовет ее.

— Ну что тут? — спросила она.

— Глянь, мама, — показал Петька на стреху.

Она взглянула вверх, и лицо ее осыпало дождиком. Увидела серое небо, зеленый гонт на крыше, что сейчас была мокрой, темной, возле трубы немного размыло глину, и она растеклась рыжеватым ручейком.

— Ну что тут? — снова спросила она.

— Да ты на воду гляди, — подсказал сын.

Только теперь Юля увидела, что удивило сына: на середине крыши, где был навес над слуховым оконцем, вода текла вниз ручейком и звонко падала на землю, а на других местах крыши собирались капли, становились крупнее и падали вниз.

— Видела? — улыбнулся мальчик.

— Видела, — улыбнулась в ответ и Юля, — вишь, что углядел… — и она покачала головой. — Не знаю, сын, что из тебя выйдет…

— Что вы там углядели? — спросила мать, она не выдержала и тоже вышла из хаты.

Юля показала ей на капли.

— Ребячитесь — и взрослый и маленький, — сказала мать и вернулась в хату, добавила оттуда: — Иди лучше вымой пол.

— Ну, ты погляди, а я пойду, а то, слышишь, бабка сердится.

— Мама, я нарисую это.

— Нарисуй, сынок, кто же тебе не дает, — усмехнулась Юля, и сердце ее дрогнуло от радости: это сказал не чужой ребенок, а ее сын. Она погладила его по головке и пошла в хату.

На душе у нее было светло, она не выдержала и тихонько запела без слов, не раскрывая рта.

— Сегодня учителя–холостяка встретила, — начала рассказывать мать, — задержал меня, поздоровался приветливо так, расспросил, как мы живем, управились ли с картошкой. Потом допытываться стал, верно ли, что ты оставишь школьную столовую и перейдешь в совхозную.

— Вот, нашли о чем говорить.

— Говорю, что, мол, слышала, — сказала мать. — А он признался, что ему легче со мной говорить, чем с тобой. Говорит: стесняюсь я вашей Юльяны Ивановны…

— Ему пора уже внуков нянчить, а не… — бросила в ответ Юля, не зная, что и сказать, — а он все еще молодится.

— Не так уж он и стар, — возразила мать, — мужчина как раз в силе, умный, степенный. Радовался очень, рассказывая, что шофер тот борисовский женился… Не старый еще, розовощекий…

— Но и не молоденек, — заметила Юля, — лысина на голове.

— Всякое бывает, — отозвалась мать, — люди говорят, хорошо получает, почти не пьет, культурный человек, хозяйственный. Да и мне говорит: хочу с вашей Юльяной Ивановной как–нибудь поговорить по–хорошему, да стесняюсь.

— Еще что! — возмутилась Юля. — Ходите да что зря собираете.

— Сказал, что придет сегодня. И я так думаю, что придет с серьезным разговором.

— Убегу из дома, — отрезала Юля, — не нужен он мне.

— А я бы на твоем месте, девка, не торопилась прогонять такого человека, — промолвила Наталья, — второй год уже одна живешь, с самой зимы вон твой красавец не подает голоса, значит, не нужна ты ему. И ты еще молода, тебе жить надо, и дитя малое, надо его на ноги поставить. Не беда, что пожилой человек, раз с умом да с копейкой, зато, может, поживешь за ним.

— Ой, мама, старые, допотопные ваши суждения, — поморщилась Юля, — так думали, когда вы еще молодой были.

— Жить и тогда надо было, и теперь.

— Так жить можно по–разному, — сказала Юля и глянула в окно: слышно было, что во двор, скрипнув воротами, вошел человек.

Пришел Владимир Семенович.

Заговорил с Петькой, потом вошел в дом. Пиджак на нем был мокрый, мокрыми были и штаны до колен.

— Под самый дождь попал, — посокрушался он, ставя на скамью сумку, — не догадался плащ взять.

«Плаща не взял, — подумала Юля, — а шляпу на голову надел, видать, не хотел показывать людям лысину».

Лицо его, полное, со старческим двойным подбородком, вспотело, с лысины, когда он снял шляпу, казалось, поднимается пар. Он вытер платочком лоб, причесал редкие седые прядки возле ушей. Расстегнул пиджак, и Юля увидела его круглый живот, подтяжки на нем.

— Ну вот, как раз попали под дождь, — посочувствовала ему Наталья.

— Вышел, взглянул на небо, думал ничего не будет. А оно на полпути полило…