Юлий Ким

Капнист пиесу накропал громадного размеру.
И вот он спит — в то время как царь-батюшка не спит:
Он ночь-полночь пришел в театр и требует премьеру.
Не знаем, кто его толкнул. История молчит.

Партер и ложи — пусто все: ни блеску, ни кипенья.

Актеры молятся тайком, вслух роли говоря:
Там, где-то в смутной глубине, маячит жуткой тенью
Курносый царь, а с ним еще, кажись, фельдъегеря.

Вот отмахали первый акт. Все тихо, как в могиле.

Но тянет, тянет холодком оттуда (тьфу-тьфу-тьфу!).
«Играть второй!» — пришел приказ, и, с богом, приступили.
В то время как фельдъегерь: «Есть!» — и кинулся во тьму.

Василь Васильевич Капнист метался на перине —

Опять все тот же страшный сон, какой уж был в четверг:
Де, он восходит на Олимп, но, подошед к вершине,
Василь Кирилыч цоп его за жопу — и низверг!

За жопу тряс его меж тем фельдъегерь с предписаньем:

«Изъять немедля и в чем есть отправить за Урал!
И впредь и думать не посметь предерзостным мараньем
Бумагу нашу изводить, дабы хулы не клал!»

И не успел двух раз моргнуть наш, прямо скажем, Вася,

Как был в овчину облачен и в сани водворен.
Трясли ухабы, тряс мороз, а сам-то как он трясся! —
В то время как уж третий акт давали пред царем.

Бледнел курносый иль краснел — впотьмах не видно было.

Фельдъегерь: «Есть!» — и на коня, и у Торжка нагнал:
«Дабы сугубо наказать презренного зоила,
В железы руки заковать, дабы хулы не клал!»

«Но я не клал!!! — вскричал Капнист, точа скупые слезы. —

Я ж только выставил порок по правилам искусств!
Но я ж его изобличил — за что ж меня в железы?
А в пятом акте истребил — за что ж меня в Иркутск?»

Меж тем кузнец его ковал с похмелья непроворно.

А тут еще один гонец летит во весь опор.
Василь Васильевич Капнист взглянул, вздохнул покорно,
И рухнул русский Ювенал у позлащенных шпор…

Текли часы… Очнулся он, задумчивый и вялый.

Маленько веки разлепил и посмотрел в просвет:
«Что, братец, там за городок? Уже Иркутск, пожалуй?»
«Пожалуй, барин, Петербург», — последовал ответ.

«Как Петербург?!» — шепнул Капнист, лишаясь дара смысла.

«Вас, барин, велено вернуть до вашего двора.
А от морозу и вопче — медвежий полог прислан,
И велено просить и впредь не покладать пера!»

Да! Испарился царский гнев уже в четвертом акте.

Где змей порока пойман был и не сумел уползть.
«Сие мерзавцу поделом!» — царь молвил и в антракте
Послал гонца вернуть творца, обернутого в полсть.

Все ближе, ближе Петербург, и вот уже застава,

И в пятом акте царь вскричал: «Василий! Молодец!»
И на заставе ждет уже дворцовая подстава,
И только прах из-под копыт, и махом — во дворец!

Василь Васильич на паркет в чем был из полсти выпал.

И тут ему — и водки штоф, и пряник — закусить.
«Уу, негодяй! — промолвил царь и — золотом осыпал. —
Пошто заставил ты меня так много пережить?»

Во как было в прежни годы.

Когда не было свободы!