Юлия Данзас. От императорского двора до красной каторги

. Да-да, именно… Но ты тогда сознавала, что в этом раздвоении вся сила и разум на моей стороне. Ты понимала, что я – твое мужское, высшее начало, что без меня ты подпала бы, пожалуй, под власть всяких иррациональных эмоций. Ты понимала тогда благородство чисто научного бесстрастия и безнадежного гордого скептицизма, невозможность купить душевный покой ценою отказа от разумного анализа. И вот почему, хотя ты тогда уже очень высоко ценила красоту христианства, ты отказывалась, под моим влиянием, воспринять целиком христианскую систему миросозерцания…

. А, злодей! Теперь я, наконец, понимаю, к чему ты меня ведешь своими хитрыми подходами. Ты договорился до конца… Ты хочешь опять меня смутить, разбудить тоску вечного скептицизма! Нет, теперь это тебе не удастся! Я окрепла, я сильна в своей непоколебимой вере. Еще недавно тебе удалось довести меня до припадка отчаяния, но сегодня этого не будет: я преодолею тебя, проклятый! Ты говоришь: отказ от разумного анализа? Ты лжешь: ты знаешь, что мне не надо отказываться ни от чего разумного. Мой разум (мой ли, наш ли, не знаю, это все равно!) – мой разум томился и безумно тосковал в эти долгие годы мучительного искания, пока, наконец, не послышался и ему кроткий призыв: «…ты ищешь Меня потому, что Я давно уже в сердце твоем».[31] Да, я искала страстно и болезненно и, наконец, нашла Истину – единую жемчужину, ради которой все можно отдать, единую Реальность, без которой все – мираж и призрак, единый Синтез, в котором примиряются требования разума и логики с потребностями сердца и с выводами из всего передуманного и познанного…

. Ну-ну, разошлась! Нечего передо мною красноречие разводить! Все-таки, друг мой, ведь это «слова, слова и слова»…[32]

Я. Как, слова? Как ты смеешь?! Уйди, проклятый, уйди! «Да воскреснет Бог и да расточатся врази Его, да бегут…»[33].

. Теперь я скажу: перестань! Никуда я не побегу, потому что бежать пришлось бы тебе самой. Мы ведь теперь ясно видим, что ты и я – одно. Не так ли? И если придется побежать, так вместе… «от мира Его»…

. Господи, помоги мне! Господи, дай мне сил справиться с этим наваждением! Господи, Владыко и Царю мой, Женише мой возлюбленный, радование сердца моего, чаяние души моея, краю желаний моих, Свете тихий, просветивый мрак мой духовный, Источник всякой мудрости и разума – спаси мя, услыши меня. «Не отвержи меня от Лица Твоего и Духа Твоего Святого не отними от меня, воздаждь ми радость спасения Твоего и духом Владычним утверди мя»[34].

. Что это – никак ты плачешь? Ай, diva Julia, как ты раньше презирала бабью привычку хныкать по всякому поводу! Как ты гордилась тем, что у тебя глаза «не на мокром месте», что ты даже не умела плакать!..

. Господи, дай мне излиться слезами перед Тобою! Дай мне слезы. Боже, Боже мой! дай мне выплакать перед Тобою всю тоску моего оскверненного духа! Ты меня просветил, Ты дал познать Свет Твой невечерний… «Знаменася на мне свет Лица Твоего»[35]… не дай же мраку сгуститься надо мною… Господи, если нет в Тебе покоя моему мятежному разуму, так отними от меня разум, только не лиши меня Твоей близости, Твоего Света сладчайшего!

. Ого, ты согласна лишиться разума? Духовное самоубийство? Не лучше ли прямо просить смерти? Помнишь, как любила ты в былое время повторять апухтинский стих:

Пошли мне смерть, пошли мне смерть скорее!
Чтоб мой язык, в проклятьях цепенея,
Чтоб хулы не произнес!
Чтоб дикий вопль последней мýки
Не заглушил молитвенный псалом,
Чтоб на себя не наложил я руки
Перед Твоим безмолвным алтарем![36]

. Да, я когда-то повторяла это и твердила в своем безумном ослеплении! И я тогда уже знала, что алтарь не безмолвный, но я, несчастная, не могла расслышать Его призыва! Я страдала, Боже мой! Как я страдала в этом усилии что-то уловить, что-то познать, что-то услышать там, где мой слух оставался нечувствительным. А теперь я услыхала, теперь я знаю! Единая Реальность, хотя бы все бытие было призрачно! Единая Истина, хотя бы все было ложью!..