Юлия Данзас. От императорского двора до красной каторги

Как только овладевает мною дух уныния (страшный враг, всегда меня подстерегающий), первым признаком его является приступ болезненного отвращения к людям. И странное дело! – это отвращение нисколько не ослабляет жертвенного настроения, глубокого, страстного желания понести на себе, по мере моих слабых сил, бремя мирового страдания. Единственной оставшейся у меня мечтой является это страстное чаяние жертвы, кровавой, искупительной жертвы, на которую я пошла бы с таким порывом радости, какого не изведала еще за всю свою жизнь. Но в то же время не могу избавиться от презрения к людям… И это чувство страшно сильно не только по отношению к некоторым личностям, но к общей массе человечества, к так называемому «homo sapiens» вообще, и тем более к той его разновидности, коей вовсе чужда всякая «sapientia»[75].

В былое время я презирала людей открыто, ясно и неумолимо-логично. Я всецело усвоила себе глубокомысленно-остроумное изречение Chamfort’a: «Plus je connais les hommes, plus j’estime les chiens!»[76]… И в то же время я мечтала о подвиге, всей душой рвалась к какому-либо подвигу ради тех же людей, среди них…

Да, но тогда я вся была соткана из противоречий, в моей старой психологии уживались самые несовместимые идеи и порывы. А теперь я не имею права отдаваться безотчетным чувствам. Я должна в себе выработать простой и ясный синтез своего отношения к миру. Не может быть места презрению: все должно быть пронизано ярким лучом любви. И не должно быть порывистости в стремлении к подвигу, ибо все должно быть спокойно и ясно, как логический вывод из глубоко продуманного решения… Господи, как далека я еще от этой ясности! Как жестоко борются еще во мне разные, совсем разные духовные личности, так странно сплетшиеся в моем «я»!

Неизреченное [77]

Эта недатированная исповедь была написана в то время, когда Юлия ведет монашеский образ жизни вместе с еще одной сестрой (Екатериной Башковой) в Общине Святого Духа (основанной 1/14 сентября 1921 г.), в которой она произнесла свои первые обеты 25 марта 1922 года. Текст описывает те состояния мистического озарения, которые ей довелось познать. Речь идет о подлинной феноменологии мистического опыта, проанализированного на каждом из этапов.

«Неизреченное» стало продолжением «Наедине с собой»: бумага плохого качества, написано беглым, менее прилежным почерком, напряженным и отнюдь не расхлябанным, с незначительными исправлениями; Юлия сохраняет здесь дореволюционную орфографию. Чувствуется, что пишет она по горячим следам, в очень эмоциональном стиле, выражая свои радость, страдание, страхи, с латинскими или славянскими цитатами, которые часто приводятся по памяти и без ссылок: по-славянски даны цитаты из Библии (главным образом из Псалмов и Нового Завета[78]), и по-латыни из двух любимых книг: «Исповеди» Блаженного Августина и «Подражания Иисусу Христу», приписываемому Фоме Кемпийскому: «Что-то лепечут уста, частью свое, частью давно сказанное другими». Сохранены особенности правописания Ю. Н.

1

Agnus Dei, qui tollis peccata mundi, miserere nobis[79] !

Агнец, заклаемый от начала мира… Вечно заклаемый, вечно раздробляемый, вечно скорбный под непостижимым гнетом скорби всего мира… Да разве отделима от Тебя мировая скорбь[80]? Ты в ней познаешься, Ты всю ее вместил в Себе, и все страдание, доступное нашему познанию и нашему воображению, – лишь капля едина в той чаше бездонной, что Тебе Одному лишь ведома в полноте недоступной нам горечи. И Ты ее испиваешь… От начала мира… Ты ее наполняешь Своею же кровью, вечно проливаемой. Тайна страдания – тайна Твоей крови, окропляющей мир… Через мировую скорбь познаем мы Тебя, но только в Тебе познаем глубину мировой скорби…