Юлия Данзас. От императорского двора до красной каторги

«В октябре 1933 г. наставница послушниц, желая привлечь новых кандидаток в послушницы, задумала провести девятидневный молитвенный обет в память Юлии – ведь Юлия погибла как Исповедник веры. И послушницы принялись молиться, усердно поминая „достопочтенную Юлию“. Вскоре после молитвенного обета прибыло письмо из Берлина, датированное 1 апреля 1934 г., и оно было от …Юлии Данзас!!! Воскресшей? Нет, вышедшей из концлагеря и покинувшей Россию. Ее не расстреляли, как нам передал Преподобный Генеральный магистр. Ее приговорили к нескольким годам одиночного тюремного заключения, затем выслали в Сибирь, откуда она освободилась, благодаря ходатайству Максима Горького, которому она была нужна. Опять же, благодаря ему и его жене, Юлия получила разрешение на выезд из России и однажды прибыла в Берлин, где жил ее брат. А там, зная, что когда-то ее приняли в Пруй, она написала в монастырь, чтобы спросить, хотят ли ее принять. Вдобавок о. Менн прислал письмо в ее поддержку. Еще какое-то время ушло на хлопоты по получению паспортов при отсутствии какого-нибудь удостоверения личности (все осталось в России), дело тянулось медленно. Наконец, 24 мая она переступила за ворота ограды и оказалась среди нас. Она взволнована, в ее глазах, то пронзительно-стальных, то мечтательных, блестят слезы. Из-за возраста и многолетних тяжких страданий ее походка стала грузной. Мы тронуты смирением, с которым она целует нам руки (по русскому обычаю), и с какой добротой она восклицает: „О, мои милые добрые сестры, мои милые добрые сестры!“ Сестра Юлия без устали делится воспоминаниями о своем заключении и обо всем, увиденном в России… а нам не надоедает ее слушать… любоваться мелкими черными четками, сделанными из куска шнура, служившими ей поддержкой в трудные тюремные годы. Когда в тюрьме происходили проверки или ее обыскивали, она прятала их где угодно (часто во рту…), и их так и не отобрали[4].

Чувствуется, что годы тюрьмы оставили на ней свой след; часто, когда она разговаривает с матерью-наставницей в зале послушниц, мы замечаем, что на ее лице ничего не движется, оно кажется застывшим… ни один мускул не дрогнет, ни одного движения губ… она нам сказала, что так она говорила в тюрьме.

С трогательной готовностью она пытается браться за труды послушничества… кроме шитья, к которому она питает стойкую антипатию[5]! Во все она привносит толику оригинальности… отправляется подметать, держа метлу на плече, как солдат ружье! Но вскоре становится очевидно и ей, и нам, что тихая монастырская жизнь не для нее, не такая жизнь уготована ей Богом. Она испытывает потребность свидетельствовать о своем опыте, ей требуется интенсивная интеллектуальная жизнь, чтение лекций, написание книг. Личность исключительная и поистине вне всяких рамок! Наставница послушниц, женщина благожелательная, предоставляет ей полную свободу предаваться в келье своим занятиям. Но главный враг Юлии, который никогда не встречался ей в тюрьме, – это колокол. Этот ужасный колокол, который без предупреждения прерывает ее в момент самого интенсивного интеллектуального труда! Ведь она дошла до того, что однажды нам сказала со смехом, что „жизнь в монастыре страшнее, чем в одиночной тюремной камере“! „По крайней мере, в тюрьме она могла располагать своим временем как хотела и …там не было колокола!“[6]».