Юлия, дочь Цезаря

— Обе? — удивился Катон, и этот его вопрос вызвал среди сенаторов некое замешательство. — Однако, как все мы знаем, по Ватиниеву закону ты можешь получить только Цизальпинскую Галлию с прилежащим Иллириком…

— Нет ничего предосудительного, если консул Цезарь получит обе Галлии, — перебил Катона Помпей, поднимаясь со своего места с важным и осанистым видом. — До него, помнится, ни у кого из римлян не было уверенности в том, что им удастся покорить эти дикие земли и заставить варваров признать власть Рима.

Катон метнул в сторону Помпея быстрый гневный взгляд и повернулся к Цезарю.

— Но какую жертву ты потребуешь взамен? Повергнув к стопам Рима весь мир, не захочешь ли ты увидеть поверженную у твоих ног республику Рима?

Не дожидаясь ответа, Катон окинул курию своими суровыми глазами и громко сказал:

— Я выступаю против предложения консула Цезаря!

— Мой голос — «за». — Помпею пришлось — для пущей убедительности — стать рядом с Цезарем. Теперь они оба стояли на середине зала — лицом к лицу с сенатом.

Заявление Помпея вызвало у Катона сильное негодование.

— Как можно и дальше терпеть этих людей, которые брачными союзами добывают высшую власть в государстве и с помощью женщин передают друг другу провинции, войска и должности! — вскричал он, выступая вперёд.

Лицо его побагровело, словно вся кровь прихлынула к щекам и даже лбу; ноздри узкого горбатого носа гневно вздрагивали; глаза сверкали холодной яростью.

Едва уловимым движением руки Цезарь велел ликторам взять Катона под стражу, пока другие сенаторы не поддержали его. Но тот, видимо, не собирался уступать столь легко.

— Берегитесь, отцы! — Его страстный голос снова завладел вниманием зала. — Берегитесь, или скоро вы будете посыпать головы пеплом запоздалого раскаяния! Республика гибнет! Республика — на краю пропасти!

И тут раздались крики. Приверженцы Катона вскакивали со своих мест, размахивали руками, даже грозно потрясали кулаками, однако ни один из них так и не пришёл ему на выручку.

Ликторы Цезаря уже выводили Катона из курии, когда он обернулся на пороге и, показывая пальцем на Цезаря, который спокойно наблюдал за всем происходящим, пронзительно крикнул:

— Взгляните на будущего тирана! Увы, увы, Риму!

Глава 12

Свадьба Юлии обозначила собой резкий поворот в судьбе Рима, всей Италии и, конечно же, в судьбе Квинта Сервилия Цепиона.

У него на глазах любимая девушка стала женой другого — в тот день рухнула, рассыпалась в прах самая светлая мечта его юности. Затаив обиду на Цезаря, он, однако, по-прежнему оставался среди его верных сторонников и даже был его главным помощником в борьбе против Бибула. Причина его решения была проста: пока он принадлежал к кругу друзей Цезаря, он был вхож в его дом и, следовательно, имел надежду увидеться с Юлией. Томясь тоской по ней, он искал встречи с ней, как измученный жаждой путник ищет заветный ручей.

— Думаешь, я не догадываюсь, отчего ты дома бываешь реже, чем у Цезаря?.. Я ведь не слепая, Квинт! Я знаю, я чувствую… Ты всё ещё любишь её, — со слезами говорила ему Помпея каждый раз, когда он оставлял её одну в их доме на Палатине.

В их доме… Помпея стала в нём Гаией через несколько дней после свадьбы Юлии. Всё произошло быстро, без излишней роскоши и шума; сами новобрачные не хотели привлекать внимание толпы: они не были обручены и боялись насмешек. Отец невесты прислал щедрые дары; он был любезен — особенно с зятем — и весел, в отличие от брачующихся. Юлия, сославшись на недомогание, на свадьбу Цепиона не пришла…

— Не жди меня, — бросил Квинт небрежно, отворачиваясь от ищущей его взгляда Помпеи. — Я приду поздно. Сама понимаешь, дела в сенате…

— До утра? — В голосе Помпеи звучала злая ирония.

— Моя несравненная Елена Прекрасная[63], ты почаще заглядывай в зеркало и тогда, может быть, поймёшь, отчего заседания сената так затягиваются, — с жестокой насмешкой отозвался Цепион. Он взглянул ей прямо в лицо и криво улыбнулся.

Помпея и вправду подурнела и похудела после свадьбы; строгая стола[64] болталась на ней, как на жерди; черты лица заострились; возле рта залегли морщинки, вокруг глаз — лиловые тени. Вся какая-то неприкаянная, потерянная…

В Цепионе снова разгорелась злоба, заглушив вспыхнувшее на мгновение сострадание и непонятные угрызения совести. Это печальное, бесцветное существо, которое он вопреки своему желанию назвал своей Гаией, пыталось удержать его подле себя, пыталось влюбить его в себя. Она хотела бы — и он знал это — стать его тенью; она мучила его своей назойливой любовью и просила у него то, чего он дать ей не мог.

— Я буду ждать тебя, Квинт, — сказала Помпея с неожиданным упрямством, — слышишь? Я не сомкну глаз до тех пор, пока ты не вернёшься.

Её слова взбесили Квинта ещё больше. Она говорила покорно и в то же время требовательно, и ему вдруг захотелось ударить её. Но он сумел совладать с собой и, сжав кулаки, сцепив зубы, выбежал из дома.