Юлия, дочь Цезаря

— Взгляды сената, видимо, полностью зависят от настроения толпы, — с пренебрежительной ухмылкой заметил Клодий.

— Ну ещё бы, — проворчал Красс. И затем, исподлобья взглянув на гостя, жёстким, почти командным тоном повёл дальше: — Я вложил в твою предвыборную кампанию уйму денег не ради твоих красивых глаз — я сделал тебя народным трибуном, чтобы через тебя управлять этой самой толпой. Пришёл твой черёд, Клодий, вступить в игру — с широким размахом и яростным натиском. Так вот, я хочу, чтобы ты с вооружёнными людьми окружил сенат в день, когда там приступят к обсуждению участи Цицерона. Нужно как следует запугать его сторонников, а его самого вынудить покинуть Город. Чем дальше окажется от Рима Цицерон, тем крепче будет мой сон. Всё, что теперь нужно, — это решительные действия. Решительные и быстрые действия.

Клодий выходил из таблиния Красса с желанием безотлагательно приступить к «решительным действиям». Он не шёл, а почти бежал по тёмным сонным улицам. Город казался тихим и мирным, однако в воздухе уже реяло что-то враждебное и страшное. И этот обманчивый покой всё больше напоминал затишье перед бурей.

Глава 15

Кальпурния, молодая жена Цезаря и дочь Луция Пизона, избранного консулом на следующий год, стояла при входе с Юлией и Аврелией. Родственниц и подруг она радостно обнимала, остальных — приветствовала традиционными фразами.

Гостьи проходили в атрий, где был установлен шатёр, покрытый виноградными лозами, со статуей Доброй богини, у ног которой помещалась в закрытой корзине священная змея. Курились благовония. Ароматный дымок сизыми струйками поднимался к квадратному отверстию в крыше и рассеивался в лунном свете. Позади шатра музыканты наигрывали на кифарах и флейтах услаждавшие слух мелодии. Рабыни, нарядные и улыбчивые, разносили лёгкое вино и сладости.

Здесь не было ни одного мужчины: хозяин дома, вся челядь и домашние животные мужского пола незадолго до заката были выдворены на улицу. На статуи богов и картины с изображением мужчин были наброшены покрывала. Праздник Доброй богини — Bona Dea — считался священным праздником женщин, и ни один мужчина не имел права присутствовать на нём и даже находиться в доме, где справляется торжество.

Взяв на себя — по традиции — обязанность жрицы, Кальпурния, окружённая целомудренными весталками, прочитала положенные молитвы и возлила у статуи богини ритуальное вино.

Поднеся к губам свою чашу с игристым напитком, Юлия украдкой разглядывала собравшихся в доме её отца женщин. Одни из них были одеты в скромные римские столы, другие — в яркие расшитые сирийские ткани и полупрозрачный шёлк-серикум; одни украсили себя лишь причёсками, другие блистали драгоценностями.

Ещё столетие назад ни одна из матрон, участвовавших в мистериях в честь богини, столь таинственной, что её настоящее имя запрещалось произносить вслух, не посмела бы явиться в чужеземной одежде. В обиходе были строгие столы — платья добродетельных римских матрон. Но с завоеванием Востока прежде презираемые суровыми квиритами обычаи влились в жизнь их потомков. Стремление к роскоши изнежило и развратило римлян, распространившись не только в среде нобилей, но и среди городских низов. Экзотические овощи и фрукты, как и блюда из них, считались признаком достатка. Призывы поэтов и философов, сторонников старого сурового Рима былых времён, вернуться к обычаям предков не возымели успеха. Ныне сыновья Ромула Квирина предпочитали «горячей репе» пышные яства чужеземной кухни. Влияние Востока отразилось также на одежде и поведении женщин. Едва ли не каждая, выйдя в свет, стремилась выделиться богатым нарядом и драгоценностями, стоимость которых порою превышала стоимость городского жилья.

А где же можно было показаться во всём блеске, как не в женском обществе? Вот и праздник Доброй богини для многих матрон стал поводом для того, чтобы и себя показать, и на других посмотреть. И более всех на нём выделялась, пожалуй, матрона Сервилия. Полупрозрачный паллий, накинутый поверх столы багряного цвета, волочился по полу, точно мантия восточного владыки; высоко взбитые пышные кудри, украшенные заколками в виде листьев, напоминали тиару; на руках блестели золотые браслеты; на груди её мерцала благородным светом необыкновенно крупная эритрейская жемчужина.

У этой жемчужины была своя история. Её, стоившую целого состояния — более шести миллионов сестерциев, Сервилии подарил Цезарь. В знак своей неувядающей любви к ней и — несмотря на третью женитьбу — постоянства…