Юми и укротитель кошмаров

– Ах! – Хванчжи отвела взгляд. – Почти все, о достопочтенная Избранница. Думаю, из четырнадцати нынешних йоки-хидзё лишь одна, не считая вас, придерживается консервативных взглядов. Вам, конечно, об этом не говорили, но реформаторское движение… существует уже давно. Лет двести. Большинство считает, что нет причин держать йоки-хидзё в строгости.

Всего четырнадцать йоки-хидзё? Художник отметил эту любопытную информацию. Страна Торио может быть меньше, чем ему представлялось. Но другой факт важнее.

В здешней религии существует раскол.

Уже двести лет.

Художник едва не рассмеялся. И рассмеялся бы, если бы не выражение крайнего ужаса на лице Юми. Она осознала, что ее предали. Как?! Почему никто ей не открыл правду?!

«Вся ее жизнь – ритуал, – подумал Художник. – Кто бы ей рассказал? С кем она могла хотя бы (низким стилем) поговорить?»

Юми рухнула на колени, и у Художника защемило сердце.

– Но… – сказала она. – Но как же духи? Они ведь не слушаются тех женщин?

Не успел Художник повторить вопрос, как Хванчжи снова затараторила:

– Нет-нет. Не так, как слушаются вас. Не волнуйтесь, достопочтенная Избранница. Вы сильнейшая йоки-хидзё. Это всем известно. Моя прежняя йоки-хидзё до выхода в отставку в среднем всего лишь десять духов зараз призывала.

Юми совсем поникла.

– Десять… А у меня в среднем двенадцать. Лиюнь говорила, что у других от силы пять-шесть. Значит…

Значит, духи не игнорируют призывы женщин потому лишь, что те решали принимать пищу без посторонней помощи. Художник должен был торжествовать. Но вместо этого ему стало горько.

– Другие… просто выходят в отставку? – спросила Юми. – Мне говорили, что это невозможно. Что они работают до самой смерти.

– Они договорились выходить в отставку в семьдесят лет, – ответила Хванчжи, когда Художник повторил вопрос. – Признаюсь, даже в преклонном возрасте им вряд ли так же тяжело, как вам. У них ведь… – Хванчжи поморщилась, – есть выходные. Они берут отгулы когда заблагорассудится. Дуким почти все время, что я ей служила, работала через день.

– Выходные, – повторила Юми, а за ней и Художник. – Для чего?

– Да для чего угодно. – Хванчжи пожала плечами. – Простите, достопочтенная Избранница.

– Пожалуйста, поблагодари ее, – попросила Юми, кланяясь Хванчжи. – Художник, поблагодари ее. Она единственный человек, не утаивший от меня правду.

– Спасибо, – прошептал Художник. – Я искренне благодарю тебя, Хванчжи. Никто не узнает, что ты мне об этом рассказала.

Хванчжи кивнула и повернулась, беспокойно оглядываясь по сторонам, как будто в любой миг откуда-нибудь могла выскочить Лиюнь.

– Видно, – прошептала Юми, глядя на Художника со слезами на глазах, – ты был прав. Молодец.

– Юми… – Он потянулся к ней, но замер.

Не хотелось взваливать на нее свои чувства. Неподходящее время.

– Пожалуйста, – попросила Юми, – не мог бы ты войти и лечь спать? Мне срочно требуется побыть кем-нибудь другим.

Глава 23

Через два дня, когда они вновь проснулись в мире Юми, ей стало чуть лучше. День в мире Художника девушка провела в медитации, пока тот слонялся по городу, пользуясь свободой, обретенной благодаря Виньетке.

Он быстро и непринужденно привык к этой новой свободе. Тесно ли ему в мире Юми, где они не могут разойтись дальше чем на десяток футов? Как он относится к тому, что она целый день просидела, размышляя, в его комнате?

Юми подошла к окну и выглянула на улицу, пока Художник принимал у служанок завтрак. Жаркие области земли совсем раскалились, и крестьянские посевы поднялись в небо. Растения кружились, точно дети, играющие под редким весенним дождем. Юми смотрела, как они парят, и завидовала их независимости. Даже садовые растения пользовались большей свободой, чем она.

Но Юми прогнала эти мысли, не дав им завладеть сознанием. Давила свои стремления, свои мечты, свою тягу к странствиям, пока они не расплющились до толщины бумажного листа и не были сложены в стопку в глубине ее души.

«Несмотря ни на что, это у меня на уровне инстинктов, – подумала она, слушая, как Художник ест. – Я знаю, что мне лгали. Но мое обучение продолжается. Печальный факт».

Обман держит человека в плену надежней, чем любая тюрьма.

В дверь тихо постучали, и Юми повернулась, прислушиваясь. Кому понадобилось стучать? Сколько она себя помнит, люди просто входили к ней, когда нужно.

– Войдите! – крикнул Художник.

На пороге возникла Лиюнь, одетая в безупречное бело-синее платье. Ее руки тонули в длинных рукавах церемониального тобока.

– С вашего разрешения, Избранница, – с поклоном произнесла она.

Художник махнул майпонскими палочками, приглашая ее войти. Лиюнь оставила сандалии снаружи и склонилась перед Художником. Кому-то ее поза могла бы показаться виноватой. Однако Лиюнь не сумела полностью согнуть спину, ее локти были чересчур напряжены, а голова опустилась лишь на несколько градусов. Номинально это была поза, в которой приносили извинения – в самом узком смысле.

Лиюнь действительно чувствовала себя виноватой – в той же степени, что и командир танка, пальнувшего по вашему дому. Пусть он не прав, но он в танке.