В деревне общение между семьей Хокинса и моей происходит на самой неформальной основе. Если нам нравится обедать вместе без пиджаков и манжет, мы это делаем, и никто не допускает мысли, что это может привести к государственному перевороту.
Но в городе все иначе. Жупел строгих приличий, похоже, берет таинственный верх. Мы по-прежнему ужинаем вместе, но в самом приличном вечернем одеянии. Похоже, это неписаный, но непреложный закон, что мы с Хокинсом должны демонстрировать на своих телесах что-то вроде квадратного фута накрахмаленного белого белья.
Не знаю, почему я заговорил об этих вечерних нарядах, разве что потому, что воспоминания о моем новеньком костюме, который в тот вечер перешел в иную жизнь, до сих пор не дают мне покоя.
В тот вечер мы с женой ужинали в доме Хокинсов.
Хокинс выглядел особенно веселым. Было похоже, что он торжествующе посмеивается или испытывает какие-то схожие чувства, а голос его был еще более экспрессивным, чем обычно.
Когда я упомянул об ужасном взрыве на пороховом заводе в Помптоне – вряд ли эта тема способна вызвать веселье у нормального человека, – Хокинс разразился хохотом.
– Но, Герберт, – вскричала его жена, несколько ужаснувшись, – разве есть что-то смешное в расчленении трех несчастных рабочих?
– О, не в этом дело, дорогая, – улыбнулся изобретатель. – Просто мне показалось забавным это старое понятие о взрывчатке.
– Какое старое понятие? – спросил я. спросил я.
– А то, что нынешние методы обращения с нитроглицерином ошибочны.
– Полагаю, у вас есть схема получше? – спросил я.
– Мистер Григгс, – вскричала жена Хокинса с ужасом, который не был притворным, – не вздумайте!
– Понимаете, уважаемый… – начал Хокинс, сразу же напрягшись.
– Тише, Герберт, тише! Ты достаточно натворил бед своими изобретениями, но ты, слава богу, никогда не баловался взрывчаткой.
– А если бы я захотел рассказать вам, что я знаю о взрывчатых веществах и что я могу сделать… – воскликнул Хокинс.
– Не говорите нам об этом, мистер Хокинс, – рассмеялась моя жена. – Меня охватывает какой-то суеверный страх при одной мысли об этом.
– Миссис Григгс! – воскликнул Хокинс, окинув мою жену взглядом, за который любой другой мужчина получил бы от меня самую большую взбучку, но которому, как и многим другим вещам, у Хокинса не было оправдания.
– Герберт! – авторитетно произнесла его жена. – Успокойся. А то ты совсем разволновался!
Хокинс угрюмо замолчал, и трапеза завершилась лишь намеком на сдержанность.
Миссис Хокинс и моя жена удалились в гостиную, а мы с Хокинсом остались, как полагается, выкурить по сигаре после трапезы. У Хокинса, однако, были другие планы относительно моего развлечения.
– Они на лестнице? – пробормотал он, когда над нами послышались шаги.
– Похоже, что да.
– Тогда ты пойдем со мной, – прошептал Хокинс, направляя меня к лестнице для слуг.
– Куда? – подозрительно спросил я.
В его глазах появился необычный блеск.
– Пойдем, увидишь, – усмехнулся Хокинс, начиная подъем.
– Вот что я вам скажу, – продолжал он, остановившись на второй площадке, – устаю я от этих женщин!
– Правда?
– Да, это так. Не стоит сердиться, Григгс. Дело не в твоей или моей жене. Это все пол. Они болтают, болтают и отпускают глупые шутки о вещах, в которых совершенно не способны разобраться.
– Мой дорогой Хокинс, – сказал я успокаивающе, – вы ошибаетесь насчет прекрасного пола.
– О, я ошибаюсь, да? Ну, какая женщина знает хоть что-нибудь о взрывчатке? – горячо спросил Хокинс. – Динамит, или рексит, или меганит, или карбонит, или стонит, или вигорит, или кордит, или баллистит, или торит, или максамит…
– Остановитесь, Хокинс, хватит! – возопил я.
– Ну, в принципе, это все, – сказал изобретатель. – Но какая женщина знает о них достаточно, чтобы рассуждать об этом разумно? И все же моя жена говорит мне – мне, который почти полжизни провел в научных трудах, – она фактически говорит мне, чтобы я заткнулся, когда я намекаю на то, что хоть немного разбираюсь в этом предмете!
– Я понимаю, Хокинс, но ваши научные труды заставляли ее и меня страдать в прошлом.
– О, да? – ворчал Хокинс, поднимаясь на верхний этаж. – Ну, поднимайтесь, Григгс.
Я уже знал дверь, у которой он остановился. Это была мастерская или лаборатория Хокинса. Она находилась на этаже со слугами, которые, бедняжки, вероятно, не знали или не смели возражать против риска, которому подвергались.
– Что это за странное жужжание? – спросил я, остановившись на пороге.
– Всего лишь мой электромотор, – усмехнулся Хокинс. – Он тебя не укусит, Григгс. Заходи.
– А что это за большой латунный засов на двери? – продолжал я.
– Это? О, это идея! – воскликнул изобретатель. – Это мой новый пружинный замок. Только посмотрите на этот замок, Григгс. Его невозможно открыть снаружи, а изнутри – только тому, кто знает, как его открыть. А я единственный, кто знает. Когда я запатентую эту штуку…
– Ну, я бы не стал закрывать дверь, Хокинс, – пробормотал я. – Вы можете упасть в обморок или что-нибудь в этом роде, а я буду сидеть здесь, пока кто-нибудь не вспомнит, что меня надо разыскать.