Сел за стол и уснул. Едва взглянул на меня. Я принялась за еду – выбирала цвета, один за другим. Он пил во сне. Я ела прямо руками, пальцы вытирала о платье. Почему, не знаю. Время от времени, не открывая глаз, Дядя подливал мне шампанского. Не помню, чтобы я задавалась вопросом, откуда такая абсурдная точность жеста, такая невероятная пунктуальность. Я пила, и все. Кроме того, в этом остановленном доме, во время наших тайных, безумных литургий, терзаемые поэтическими недугами, мы были персонажами, лишенными какой бы то ни было логики. Я продолжала есть, а он спал. Я не ощущала неловкости, мне все это нравилось – именно абсурд и нравился мне. Я начинала думать, что этот ужин станет одним из лучших в моей жизни. Я не скучала, была собой, пила шампанское. В какой-то момент начала говорить, но медленно, и только о глупостях. Дядя время от времени улыбался во сне. Или делал жест рукой в воздухе. Он меня слушал, так или иначе, и мне было приятно говорить с ним. Все было легким-легким, неприкасаемым. Я не сумела бы сказать, что я такое переживаю. Волшебство, чары. Я чувствовала, как они смыкаются вокруг нас, и когда больше ничего не осталось в мире, кроме моего голоса, я догадалась, что на самом деле не происходит ничего из того, что происходит, и никогда ничего не произойдет. По причине, происходящей, должно быть, от абсурдной напряженности наших поражений, ничего из того, что могли мы сделать, мы оба, тем вечером, не осталось бы в главной книге, в гроссбухе жизни. Мы не вошли бы ни в какой расчет, никакая сумма не пополнилась бы от наших действий, не закрыт никакой дебет и не открыт никакой кредит. Мы были спрятаны в складке творения, невидимы для судьбы, отпущены на волю, освобождены от каких-либо последствий. Так я, пока ела, выпачкав пальцы в теплые цвета пищи, разложенной с маниакальным тщанием, поняла с абсолютной точностью, что эта божественная пустота, без направления, без цели, вытесненная из любого прошлого и неспособная на какое бы то ни было будущее, и представляет собой,
Я вытерла пальцы о платье. Посмотрела на него. Он спал.
– С каких пор вы не можете спать? – спросила я.
Он открыл глаза.
– Уже много лет, синьорина.
Может быть, он расчувствовался, или я себе это вообразила.
– Больше всего мне не хватает снов, – признался он.
И, не закрывая глаз, бодрствуя, глядел на меня. Света не хватало, не так легко было понять, какого они цвета. Может, серые. С золотистыми крапинками. Я до тех пор никогда их не видела.
– Все было очень вкусно, – сказала я.
– Спасибо.
– Вам нужно чаще готовить.
– Вы находите?
– Кажется, там была еще бутылка красного?
– Вы правы, извините.
Он встал, исчез в кухне.
Я тоже встала. Прихватила бокал, уселась на пол, забилась в уголок.
Он вернулся, налил мне вина, топтался рядом, не зная хорошенько, что делать дальше.
– Располагайтесь здесь, – показала я.
Показала на огромное кресло, одно из тех мест, где я тысячу раз видела его спящим, пока протекали изобильные завтраки. Если подумать, то из этого самого кресла он приветствовал мое возвращение фразой, которую я не забыла:
– Вы любите танцевать? – спросила я.
– Да, любил, даже очень.
– Что еще вы любили?
– Все. Даже, наверное, слишком.
– Чего вам больше всего не хватает?
– Кроме снов?
– Кроме них самых.
– Снов, которые снятся наяву.
– Вы видели много таких?
– Да.
– И они сбылись?
– Да.
– И как оно?
– Бесполезно.
– Я вам не верю.
– Вы и не должны верить. Вам слишком рано верить в такое, в ваши-то годы.
– И сколько мне лет?
– Немного.
– Есть какая-то разница?
– Да.
– Объясните какая.
– Однажды вы увидите сами.
– Я хочу узнать сейчас.
– Вам это не принесет пользы.
– Вы опять все о том же?
– О чем?
– О том, что все бесполезно.
– Я такого не говорил.
– Вы сказали, что бесполезно, когда сны сбываются.
– Это да.
– Почему?
– Для меня это было бесполезно.
– Расскажите.
– Нет.
– Давайте.
– Синьорина, я вынужден в самом деле просить вас…
Тут он закрыл глаза и откинул голову назад, на спинку кресла. Казалось, его притягивала некая невидимая сила.
– Ну нет, – проговорила я.