Юнги (илл. И. Дубровин)

Споемте, друзья, ведь завтра в поход Уйдем в предрассветный туман.

Споем веселей, пусть нам подпоет

Седой боевой капитан…

У Беломорска поезд обстреляли немецкие самолеты. Убитых не было, но путь впереди оказался разрушенным. Пассажиры пошли до города пешком.

На вокзале Николаю пришлось просидеть полсуток: ждал поезда на Вологду.

Петр и Семен ушли в продпункт получать по аттестатам паек. Солдат, которого звали Иваном, и Николай сидели в уголке зала ожидания.

Николай все время думал о матери: что с ней случилось? Она прихварывала часто, жаловалась то на голову, то на сердце, но никогда не болела подолгу и серьезно.

Заметив, что Николай невесел, Иван, взяв его за подбородок, сказал:

— Подними до места нос, а то он у тебя повис, как гюйс[10] в штилевую погоду.

Николай поднял на солдата глаза. Откуда У него взялось столько морских словечек?

— Чего уставился? — спросил Иван.

— Откуда же вам знать, что такое гюйс?

— Гм… А ты думаешь, что в пехоте не может

быть моряка? А если потребуется, чтоб моряк помог пехоте на суше?

— Так вы моряк?

— Самый доподлинный. Электриком я на корабле плавал. Вот…

Иван развязал вещевой мешок и достал бескозырку с муаровой гвардейской ленточкой.

— А почему вы не носите ее?

— Приеду домой — надену. А пока что вот только это не снимаю…

Иван расстегнул ворот гимнастерки, и Николай увидел сине-белые полоски тельняшки.

— Почему вы не сказали тогда, в вагоне?

— А чего говорить? С Семеном мы просто шутили. Он ведь зачем весь разговор затеял? Видит, что ты нос повесил, о матери горюешь. Ну и, что бы тебя от этих мыслей отвлечь, начал шутить. Сразу-то и я было не понял его, думал, серьезно. А с Семеном мы кореши, хоть он постарше меня. Он тоже моряк, электрик, понятно?

— А я-то думал!…

— «Думал, думал»… Сказано же, моряки — одна семья. А раз ты запечалился, ну как тебя оставить, чтобы ты невеселый был! То-то…

33

В Вологде Николай расстался с друзьями-матросами. Здесь пришлось сделать еще одну пересадку. Когда оформил проездные документы на следующий поезд, отправил домой телеграмму.

Почти всю остальную часть пути Николай лежал на верхней полке, думая о том, как встретится с отцом и матерью, вспоминал о своих одноклассниках Толе Зубихине и Аркаше Заводчикове. Они, конечно, сразу же прибегут к нему, как только узнают, что он приехал, будут завидовать и расспрашивать о флоте, пригласят к себе в класс. Классная руководительница Майя Трофимовна поведет его показывать учителям и будет говорить о нем только хорошее, а не жаловаться на него, как бывало прежде, что он испортил парту, вырезав ножом свои инициалы; или на то, что дергал Соню Петрухину за косы во время урока.

В поезде на верхней полке было тепло и немного душно. Николай засыпал, видел сны, просыпался и снова засыпал.

— Коленька! — услыхал он голос матери, как только появился в дверях еще не совсем остановившегося вагона. — Коленька!

Алевтина Сергеевна шла за вагоном и протягивала к нему руки.

Наконец Николай сошел на перрон, и мать обняла его, целуя и плача.

— Мама, но ты же болеешь? — спросил Николай, когда мать выпустила его из объятий.

— Болею. Но теперь мне лучше, и я вышла встретить тебя.

— А папа?

— Папа недавно уехал на Урал. Там новый завод строит. Я сообщила ему телеграммой, что ты приезжаешь, и он завтра же прилетит.

— А ты, мама, в самом деле болеешь?

Алевтина Сергеевна посмотрела на сына большими, влажными от слез глазами.

— Ты же знаешь, что у меня слабое здоровье. Папа уехал, и я почувствовала себя совсем плохо. Врач Никита Федорович заверил мою телеграмму, чтоб вызвать тебя. Я так по тебе истосковалась. Ну, дай я посмотрю на тебя. Ах ты мой морячок! Но если бы не папа…

Она не договорила, взяла Николая за руку, и они пошли.

Николаю неудобно было идти так с матерью. Чтобы отнять у нее свою руку, он решил поправить вещевой мешок, засунул пальцы за лямки, да так и пошел.

Город был прежним. Каким он его оставил. У продовольственных магазинов в очередях стояли женщины и старики со старыми залатанными кошелками. Краска на домах давно не обновлялась и сползала пятнами, отчего все дома выглядели рябыми. Ворота во двор у многих домов выломаны, очевидно, на дрова. Бледные ребятишки бегают в изодранных брезентовых туфлях на босу ногу, а запачканные заводской грязью ремесленники ходят в непомерно больших шинелях и тяжелых ботинках из яловой кожи.

Около самого дома, в котором жили Лизуно-вы, встретился Толя Зубихин. Он шел из школы. Николай хотел, чтобы Толя сейчас же пошел к нему, но Алевтина Сергеевна взяла сына за руку, сказала:

Коле надо отдохнуть после дороги. Приходи, Толя, завтра.

— Завтра с утра приходите с Аркашей, — сказал Николай, краснея оттого, что мать взяла его за руку, как маленького. — Обязательно приходите.

Дома мать спросила:

— Кушать будешь?

— Буду, мама.

Алевтина Сергеевна ушла на кухню, а Николай прошел в свою комнату. Здесь все оставалось по-прежнему: кровать, покрытая светлым пикейным одеялом, столик, за которым он готовил уроки, этажерка с книгами, а на стене висела голова лося с широкими ветвистыми рогами — подарок отца ко дню десятилетия Николая.