Юнги с Урала

Потом тащили их в расположение батальона. Обратный путь от Сосновки к палаткам лежал по той же тропинке, которой шли к морю. Но однообразной она нам не казалась. Прошло совсем немного времени со дня нашего появления на островах, а я уже заметил, что любой из соловецких дорог и тропинок можно пройти неоднократно и каждый раз открыть для себя что-то новое, на что прежде не обращал внимания. С изменением времени суток, в разную погоду, при различном освещении одно и то же место и выглядит, и воспринимается по-разному.

Едва уложили туго набитые матрасы и подушки на свои места, как воздух в палатке наполнился неведомым нам ароматом, напоминавшим смесь йода еще с чем-то незнакомым. Палатка сразу стала казаться низенькой, маленькой. Сережка попробовал с разбегу улечься яа свой матрас, но тут же с него скатился — уж очень он был высок и походил скорее не на матрас, а на гуго-претуго чем-то набитый мешок.

— Ничего, умнется, — не стал он расстраиваться, — зато спать теплее и мягче будет, не то что на шинели.

Остаток дня ушел на заготовку леса для землянок. Чтобы никому не было обидно и не пропадал интерес к делу, Воронов старался посылать юнг на разные работы. В первый день Боря Батанов, Валя Рожков. Витя Кожихов и я попали на оборудование временного камбуза, во второй — на рытье котлована под землянку, в третий — на заготовку мха для выкладки стен, потом — на заготовку дров для камбуза, а теперь вот на валку леса. Работа не из легких. Вкалывали на ней не одни, вместе с курсантами из Учебного отряда. Для валки выбирали сосны потолще, поровнее. Тут и там, словно дятлы, стучали топоры, на все голоса визжали пилы. Как в наших прикамских лесах, пахло ароматом хвои.

После прогулки к Сосновке и работы в лесу к ужину пришли уставшие, но довольные.

— Дневная норма перевыполнена, — удовлетворенно сказал старшина.

После ужина настроение поднялось еще больше: о батальон впервые пришла почта. Я получил сразу два письма — от матери и Гурьева.

«Теперь, сыпок, я уже не на Белой горе, а в Юго-Осокино, — писала мама. — Из дома инвалидов попросилась в колхоз. Просьбу мою уважили. Время такое, что каждая пара рабочих рук, даже таких, как мои, инвдлид-ские, дорога. По мере сил и здоровья работаю в поле, Выращиваем для армии хлеб. Уход в юнги одобряю. Отец твой — Петр Михайлович — отстаивал Советскую власть в годы гражданской войны, тебя благословляю продолжить его дело в годы Отечественной. Теперь добровольцами на войну идут многие. Некоторые уходят совсем молоденькими, даже девушки. Из нашего села в ту же школу, что и ты, ушли Миша Мельников и Володя Лев. Если встретишь, передавай им мой материнский привет. Своих родителей они не имеют, как и ты, росли в детдоме. Ребята и воспитатели о них здесь часто вспоминают. А б начале войны куда-то на север, в моряки, подалась совсем молоденькая девчушка по фамилии Мелентъэва. В семье ее звали Тасей. Анастасия Александровна. Она перед войной училась на фельдшера. Ее послали работать в больницу, но девчушка рвалась на фронт. Людей кругом не хватает, потому ее не пускали. Когда шел набор девчат-медиков в армию, чтобы не убежала, ее в комнате закрыли под замок, но Тася через окно вылезла, убежала в военкомат и своего добилась. А вчера родителям пришло письмо, в котором командование части сообщило, что их дочь вызвалась идти вместе с моряками в десант, в завязавшемся бою была тяжело ранена, в госпитале скончалась и похоронена на севере, в Полярном».

К горлу подкатил комок, дышать стало тяжело, из глаз выступили слезы. «Да ведь это та самая докторша, что осматривала меня во время медицинской комиссии в Соломбале, при случае просившая передать привет моей матери, — понял я. —• Выходит, мы с ней уже больше никогда не встретимся...»

Отложив письмо, тут же нашел Мишу и Володю, передал им привет от своей мамы Марии Андреевны, сообщил, что на родине их помнят, гордятся ими.

Письмо от Гурьева с Волги читали втроем — с Сережкой Филиным и Митькой Рудаковым.

В отличие от мамы, Гурьев писал обо всем обстоятельно, подробно. Для начала похвалил меня за то, что слово свое я сдержал — моряком стал. «А овладение специальностью радиста — дело времени. Будешь стараться — всего добьешься. Будь спок!» — писал он. Потом сообщил, что у них теперь жарко, даже очень, что их «бычки» — так волжские моряки звали свои бронекатера — сопровождают баржи с важными народнохозяйственными грузами, что они уже открыли боевой счет. Пулеметчик Алим Гамбургский сбил «фоку». Едва на боевой рубке в честь этого события успели нарисовать красную звезду, как он же в ночь на 29 июля расправился еще с одним вражеским пикировщиком. Только за неделю команда катера Карпухина отбила двадцать три воздушных атаки немцев. «Надеюсь, комсомольца Гамбургского и коммуниста Карпухина ты еще помнишь? — спрашивал Гурьев. — А может, и нас с Решетником и Чернышевым уже забыл? Так вот знай, мы тебя считаем своим, ждем после завершения учебы на Волгу. Приезжай, работы и для тебя хватит!»