Юнги с Урала

— Леша, тебе два письма! — кричит Гена.

— А мне есть? — вбегая в землянку, громко спрашивает Игорь.

— Тебе пока только пишут, завтра придут…

— Не верю. Дайте я сам посмотрю!

Первым делом распечатываю письмо от Любы.

«Здравствуй, Леша! Спасибо за письмо. Я понимаю, как вам тяжело. Но и нам, находящимся в тылу, сейчас тоже нелегко. Под лозунгом «Все для фронта, все для победы! — советские люди делают все от них зависящее, чтобы вам сражаться с врагом было легче. Не стоим в стороне от этого благородного дела и мы. Я, Ева Воробей, Катя Вдовина, Нина Коклягина, Шура и Таня Булычевы учимся в педучилище, а после занятий вечерами и ночами помогаем воспитателям детского дома в уходе за детьми. Стираем для них белье, дежурим в качестве ночных нянь, работаем на подсобном хозяйстве, в колхозе, заготовляем дрова, делаем много других нужных дел. Как мы поспеваем повсюду — и сама не понимаю. Учимся хорошо. Скоро будем учителями.

Передавай от нас привет своим товарищам.

Знайте, боевые друзья, за нас вам краснеть не придется. Сложа руки мы не сидим…

пос. Очер. Люба Захарова».

Пробегаю письмо глазами еще раз. Хоть и коротко, но ответила. И это хорошо.

Второе письмо от Гурьева. Толстое. О чем он так много написал? Распечатываю. Газета… Зачем она мне? А в письме всего несколько строк: «Извини, братишка! У нас жарко. Идут тяжелые бои. Писать некогда. Высылаю газету «За родную Волгу». Из нее узнаешь, как вел себя в последнем бою твой друг и учитель Ваня Решетняк. Если встретишься с врагом, веди себя так же, как он!»

Увидев в моих руках газету, Гена Мерзляков кричит:

— О ком пишут? Читай вслух!

Через минуту уже весь кубрик знает, что я получил письмо с Волги, где идут жестокие бои.

— Читай! Не томи, — просит Гена.

— Зажать новости с фронта хочет, — шутят Боря Батанов, Валя Рожков и Игорь Лисин.

Читаю:

«Идет бой… Радист Иван Решетняк в своей узкой, тесной, со всех сторон закрытой рубке не может видеть того, что происходит наверху. Только по грохоту разрывов и скрежету осколков снаружи по бортовой броне он понимает, что катер под ожесточенным обстрелом. Но вот наступает тишина. Никто не приказывает Решетняку передавать донесения. Не слышно на палубе ни разговоров, ни шагов, таких гулких по железной палубе. В чем дело? Решетняк снимает наушники, осторожно поднимает над головой крышку люка и выглядывает на палубу.

Над Волгой уже зачинается неяркое осеннее утро. Катер, чуть накренившись, стоит совсем близко от занятого врагом берега. Негромко журчит говорливая вода вдоль неподвижного борта. Тихо.

Решетняк подымается на палубу и, пригнувшись, чтобы не увидели с берега немцы, добирается до командирской рубки, открывает покореженную дверь, заглядывает внутрь. Там, вытянувшись во весь рост, лежит мертвый рулевой.

«Неужели все погибли?» — думает Решетняк. Но вот его ухо улавливает чуть слышные звуки, идущие откуда-то из-под палубы. Похоже, стон. Да, это действительно стон — внизу, в машинном отделении. Значит, кто-то еще жив.

Радист пробирается к люку машинного отделения и спускается туда. В машинном темно. Еще с вечера все световые отверстия задраены наглухо. Только через люк сверху сочится бледный свет раннего утра. В этом свете темным металлом поблескивает вода, залившая половину отсека.

— Есть кто живой? — спрашивает Решетняк.

В дальнем углу слышен слабый стон. Решетняк шагает с трапа в воду…

В глубине отсека, привалившись плечом к стене, тяжело свесив голову, сидит человек, по грудь залитый водой. Рядом с ним — другой. В темноте блестят воспаленные глаза, устремленные на радиста.

— Свергунов, ты? — узнает Решетняк, поняв, что оба моториста ранены. — Ну, держись за меня! — командует он, подхватывая Свергунова. С трудом подняв раненого по трапу, Решетняк проталкивает его в люк и, взвалив на спину, переносит на корму. В кормовом кубрике меньше воды: корабль осел передней частью. Решетняк кладет раненого моториста на рундук и идет за тем, кто лежал в воде рядом со Свергуновым, — за краснофлотцем Комаровым. Разыскав индивидуальные пакеты, перевязывает обоих.

Потом Решетняк обшаривает весь корабль, но не находит на нем больше ни одного живого человека. Вся остальная команда бронекатера погибла — каждый на своем боевом посту. Радист возвращается в кормовой кубрик.

Уже совсем светло. В утреннем легком тумане, где-то там, за спокойной степной далью, подымается бледное солнце. На реке тихо. Ночной бой кончился, а дневной пока не разгорелся.

«Надо доложить о положении!» — решает радист. Но едва показывается на палубе, как около корабля, взметнув высокий столб воды, падает мина. С берега строчит немецкий пулемет. Пули частой дробью щелкают по броне.

«Увидели! — с досадой думает Решетняк. — Теперь будут колотить, раз живого человека заметили».

Нырнув в открытый люк радиорубки, надевает наушники, слышит позывные штабной рации. Корабль, не вернувшийся на базу, уже разыскивают, беспокоятся о нем.

Радист берется за ключ.

«Я — Решетняк, — передает он. — Катер всем корпусом на мели. Два прямых попадания. Отсеки затоплены.