Юнгианский анализ волшебных сказок. Сказание и иносказание

Сказку можно разделить на три периода, причем первый из них касается отношений между отцом и дочерью и завершается отрезанием рук и уходом из дома. Во втором периоде завязываются отношения с мужчиной, происходит замужество и рождение ребенка. Он заканчивается изгнанием из королевского дворца и новым началом странствий. Наконец, на третий и последний приходится лесное уединение с регенерацией рук и воссоединением союза с фигурой анимуса. Если продолжить параллели между внутренней ситуацией, а также внешним выражением судьбы моей пациентки, с одной стороны, и сказочной историей, с другой, то в обращении к анализу и его осуществлении можно увидеть параллель к третьей фазе сказки. Здесь происходит то, что сказка выражает в символической форме уходом от мира, а именно добровольный и сознательно проведенный интровертный процесс, и тем самым достижение гармонии с внутренним миром, приводящее в конце концов в к восстановлению утраченной дееспособности.

В дальнейшем я хотел бы привести только одно сновидение, которое помогает хорошо увидеть, как психика пациентки начинает перерабатывать вновь всплывающую сказку После вышеописанного сна пациентки я снова перечитал давно забытую ею самой сказку и обратил на нее внимание в разговоре, в том смысле, что это могло бы кое-что для нее значить. До этого очень беспокойная, вспыльчивая и напряженная пациентка впервые была спокойна и, расслабившись, была в состоянии слушать меня, лежа на кушетке, а затем задумчиво отправилась домой. При этом я пожалел, что чувство, возникшее у пациентки в связи с разговором, не получило выражения. На следующую ночь ей приснился следующий сон:

Мне показывают через отверстие мою дочь. Она находилась внутри куриного яйца и мне надо было его осторожно держать. Я слышала из яйца ее еле слышный голос. Потом я была немного невнимательна, и яйцо разбилось, она выбралась наружу и была теперь нормальной величины.

Этот сон был первым после прошедших до тех пор ста четырех сеансов, в котором с ребенком не случилось самого страшного, смерти или похищения. Он знаменовал наступление фазы, в которой пациентка начинала постепенно устанавливать связь со своим ребенком и принимать его внутренне и внешне. Ребенок передан ей во сне, и в интрапсихическом переносе своей связи с ребенком здесь проходит процесс рождения, во время которого он из инфантильного, пищащего, находящегося еще в яичной скорлупе, вырастает до нормальной величины. Мне представляется важным, что существовавшая до сих пор сильная агрессия, направленная на ребенка, в сновидении содержится только в незначительной степени. Она выражается в неловкости, из-за которой разбивается яйцо. Но здесь, собственно, агрессия используется лишь для осуществления процесса рождения. Подобно многим матерям с сильными агрессивными расстройствами, моя пациентка также была не в состоянии найти подходящую форму влиять на свое очень живое дитя. Даже за те несколько часов, которые предоставлялись ей для посещения, она приходила в изнеможение, так как выполняла практически все, что ребенок от нее требовал. Не раз она беспомощно забивалась в угол комнаты, потому что ребенок не обращал внимания на ее робкие просьбы быть немного поспокойнее. Когда ей удалось в ходе анализа противопоставить энергии ребенка некоторую стабильность и тем самым ввести экспансию живой девочки в приемлемые для них обеих рамки, это означало значительное облегчение и улучшение отношений между нею и дочерью. Вместе с тем пациентка также сознательно разрушила скорлупу романтичного представления о восхитительном маленьком существе, которое воспитывают исполнением всех его желаний.

Однако приведенная здесь форма проработки агрессии является только одной стороной смысла обращенных к пациентке жестоких действий сказки и сновидения с отрезанием рук. Она никак не объясняет глубокого процесса трансформации, вызванного этим сновидением и сказкой. Если ограничиться этим, то проявляющуюся по отношению к девушке в сновидении и в сказке жестокость следовало бы рассматривать как патологическую самоагрессию, лишенную всякого глубокого смысла. В своей работе о самоубийстве и душевных трансформациях Хиллман исходит из того, что только «анималистическая безусловность страдания и полная идентификация с ним является смиренной предпосылкой трансформации. Отчаяние открывает дверь опыту смерти и одновременно является предпосылкой воскресения. Жизнь, какой она была до сих пор, status quo ante, умирает с рождением отчаяния. Есть только мгновение, такое мгновение, когда может появиться росток — если суметь быть на страже. Способность быть на страже — это все…»^[102].