Юность

— «Да я смотрю — все вы опытные, пока жареный петух не клюнет!» — в сердцах бросил непонятно кому Пётр Петрович.

И вскоре он оказался прав со своими сомнениями.

Однажды, в самом конце июля поздно утром проснувшийся отпускник по отпуску для поступления в ВУЗ, Платон обнаружил отсутствие в своих кроватях сестры и Павла. Он естественно встал и пошёл искать их в комнату матери, уже уехавшей на работу. И нашёл. Смущённый Павел в одних трусах вскочил навстречу Платону. Но тот успел мимо него пройти в комнату, увидев за гардеробом в кровати матери свою полуголую сестру, смущённо натягивающую себе на голову одеяло.

— «Платон! Ты только ничего не подумай плохого! Мы с Настюшкой решили пожениться!» — вслед уходящему в ванную Платону радостно и заискивающе сообщил, прошедший туда за ним, Павел.

— «Ну и хорошо! Поздравляю!» — строгим голосом как бы дал своё вынужденное согласие брат.

А поздно вечером, дав время порочной парочки самой сознаться в грехе, он на всякий случай, хотя бы, чтобы снять с себя ответственность, заложил сестру маме. Но та, оказывается, уже была в курсе дела, после этого имевшая с дочерью серьёзный разговор.

Узнав об этом, Платон, усмехаясь, успокоился.

— В конце-то концов, мама сама разрешила им спать в одной комнате!? Как говорится, пустила козла в огород! Так на его месте и я бы не сдержался! «Сука не захочет — кобель не вскочит!» — вспомнил он изречение соседки по даче Галины Борисовны Костылиной.

На следующий день Платон нарочно обменялся самым твёрдым рукопожатием с Павлом, чтобы тот на всякий случай знал, что и у него тоже есть не малая сила.

— «О-о! А ты оказывается силач!? У нас в дивизии я такого сильного рукопожатия ещё ни у кого не встречал!?» — похвалил Павел Платона.

— Как будто ты пожимал руки всем без исключения, а они хотели твою руку нарочно, как я, сильно сжать?! Уверен, что нет! Значит, специально льстишь мне! А вообще-то такое рукопожатие признак дурного воспитания! — про себя раздумывал Кочет, молча обращаясь к Олыпину.

— А ещё у меня сильный пресс! Даже ты не сможешь его пробить!» — раззадорил Павла Платон.

— «Да ты что?! Я пробью любой пресс!» — втянулся в спор Олыпин.

— «Но не мой! Давай, попробуем! Только ты бей точно в пресс, не выше и не ниже!» — предложил Платон проверить это на практике, уже оголяя свой живот.

— «А если всё же пробью?! Ну, смотри…» — согласился Павел, встав в коридоре их квартиры напротив Кочета.

— «Ну, как?!» — ударил он, действительно не пробив пресс Платона, так как всё же боялся нанести ему травму.

— «Паш! А ты бей сильнее, не бойся!» — предложил Кочет, почувствовав, что Олыпин пожалел его.

И Павел ударил со всей силы. От удара 105-и килограммового, ростом в 194 сантиметра, накаченного тренировками по рукопашному бою, военного Кочет отлетел назад на полтора метра, к счастью приложившись спиной к вешалке с верхней одеждой.

— «Вот это удар!» — лишь произнёс он, почувствовав, как «загорелась» кожа на его животе.

— «Вот это пресс!» — восхитился Павел.

— «Так у меня на животе в детстве Настя танцевала! И ничего! А ещё я в школе на спор рвал им ремни!» — похвалился Платон.

— «Как это?!».

— «Так сначала я втягивал талию и застёгивал натуго ремень, для чего в нём специально прокалывали новые дырки, а потом усилием пресса соединял их — рвал ремень!».

— «Ну, ты и молодец! А как ты в борьбе?» — похвал и предложил Павел.

— «Ну, давай попробуем, повозимся, но только без бросков — тут места нет!» — согласился Платон, проходя в их комнату.

Они отставили к стенам стулья, сдвинули стол и сцепились в вольной борьбе. И как Олыпин не старался поймать Кочета на удержание или приём, тот изворачивался и сам переходил к контрприёму. Но с таким громадным и тяжёлым соперником он тоже ничего долго поделать не мог. Но в один из моментов Платон, выворачиваясь от Павла, оказался у него за спиной, и успел обхватить того за талию вместе с его левой рукой, сцепив свои кисти у него на животе в, ещё никем и никогда не расцепляемый, замок. Конечно Олыпин мог бы упасть вместе с Кочетом и тем расцепить замок. Но габариты комнаты и жёсткий пол не позволяли этого.