Юность

– То-то не слыхать было… Господа больше под старость женятся, а вот ты по нашему… Да ведь пока молод – только и погулять с красивенькой бабочкой, а там «бери – не надо»…

– Не стесним мы тебя – в избе-то поживем?

– Что ты! Живите!.. От вас только радость одна в избе останется… Давно я тебя не видал… Отколь взял жену-то?

– В городе… Нравится?

– Не вредная… Для вас ведь не бабу, а пичужку нужно: не в работу, не в заботу, а чтобы пожарче приголубить да песенку спеть… За охотой-то ходишь, аль бросил? Не до охоты, поди, с молодой бабочкой-то?

– Нет, не бросил, и ружье привез.

– То-то! На озере выводки есть, летные уж. Как заря – все на родину слетаются. А собачка всё та же у тебя.

– Та же. Джальма.

Джальма подняла голову и вопросительно посмотрела сперва на меня, потом на старика, хлопнула по земле хвостом.

– Спать-то вам будет неладно, пойду травки накошу. Что твоя пуховая постелька… У меня в избе чисто: ни блохи, ни таракана, ни какой этой погани… Где у меня коса-то… Покричи меня, коли что. Я недалечко буду. Вон там, под горкой, околь озера…

– Ладно. Спасибо, старик!

Ушел. Добрый старик, с синеватыми, уже выцветшими глазами. Всех любит, весь мир. Приручил зайца: с ним в землянке живет вместе с ежом, – «нас трое» – говорит – «я, еж да заяц».

Где же Калерия?.. Не могу без нее так долго…

– Калерия!

– А-у!

Зачем ты, голубка, уходишь так далеко?.. Заблудишься в темном бору. Беспокоится за тебя сердце. Иду в ту сторону, где прозвучала валторна. Выхожу на круглую лесную полянку, пеструю от цветов, звонкую от гудящих насекомых… Здесь! Как огромный красный мак – голова в красном знакомом шарфе… Присела, ползает по траве.

– Ты?.. Здесь много земляники: давай рот!

– Я найду…

– Я нарвала для тебя. Иди же!

Села в траву, улыбается и манит глазами. Ах, эти глаза! Они и ласкают, и мучают; нет сил и нет слов, чтобы передать, как они прекрасны. Смотришь и тонешь в их притягивающей глубине, и горишь в их истомной ласке.

– Ну, будет смотреть. Иди ближе! Словно в первый раз увидал меня…

– Да, Калерия, в первый раз, всегда в первый раз…

– Приглядишься…

– Никогда!

Опускаюсь около и кладу голову на ее колени.

– Всё смотришь в небо… Ешь!

– Нет, я смотрю на тебя… В тебе – небо, и черные звезды – глаза твои…

– Я – земля, а не небо. Понял?..

Наклоняется и целует в губы долгим поцелуем…

И оба закрываем глаза.

– Земляника!.. Рассыпал ты всю землянику… Подбирай же!

– Хорошо… Милая, как ты прекрасна…

– Тсс!

– Это – птичка…

– Тише, ты мнешь землянику…

– Глаза, мои глаза… мои губы…

Тихо шумит старый бор вершинами и звенит лесная поляна от радостного славословия жизни птицами, насекомыми, мириадами крохотной твари… И плывет тихий ликующий день над нашими головами…

XIV

Весь день бродили по лесу, нашли много белых грибов и земляники; Джальма спугнула тетеревиный выводок, истерически визжала, гоняясь за зайцем. Нехорошо, если собака зря гоняет зайцев, да уж Бог с ней, пусть порезвится… Забрались в такую чащу, что долго не могли выбраться: крутой овраг весь зарос кустами орешника, крапивой, шиповником, цепким хмелем; внизу, по оврагу, бежит прячущийся в зелени ручей, словно булькают бубенчики. Калерия жадно бросилась к ручью и страшно перепугалась: огромная глухарка, с сердитым клохтаньем, забила вдруг крыльями и вырвалась почти из-под ног Калерии. Она завизжала и бросилась ко мне:

– Кто это?.. Какая страшная птица!.. Как дико она кричит! Зачем ты не взял ружья?..

– Нельзя теперь убивать.

– Почему?

– У нее дети… маленькие еще…

– А-а!.. А зайцев можно?

– Нет, тоже – дети…

– У всех дети… Значит, мы не будем охотиться?

– На уток можно: у них дети летные…

– А-а-а!.. А ты… ты – летный?

Калерия засмеялась…

– Летный!

– Значит, на тебя можно охотиться?..

И снова тихий лесной овраг огласился звонким смехом Калерии и кого-то напугал в чаще: вдали захлопали крылья улетающих птиц… Отыскали местечко, где поглубже и пошире ручей, где он бежит в песчаных бережках. Напились и умылись прохладной водицей. Калерия брызнула мне в лицо пригоршню воды… Шалит как ребенок… Сбросила туфли, стащила чулки и, приподняв платье до колен, стала бродить по ручью. Стройные тонкие ноги заигрывали с водой и камешками, и в этом было столько милой беспечной и бессознательной грации, что хотелось побежать, схватить этого взрослого ребенка на руки и вынести из воды…

– Что ты! Уронишь!..

– Нет.

– Какой ты силач, однако… Принеси мои чулки и туфли… Вон они, под кустиком…

Принес, поцеловал чулок:

– На!

– Посмотри: красивые у меня ноги…

Только к вечеру выбрались на знакомый лужок, где нашли давеча много земляники. Теперь уж не заплутаемся… Вот и примятая трава, где мы сидели. Солнце уже садится: по лужку – длинные тени сосен, позади, в оставленной чаще, уже ползает мрак, а впереди, где бор редеет, голубой просвет и толстые стволы старых сосен кажутся золотыми…

– Ой, устала!.. Пить хочу, есть хочу, лечь хочу… Возьми грибы: надоели…

– А где же Джальма? Джальма! Джальма!.. Скрылась…

– Ох, скоро ли наш «Край света»!..

– Возьми мою руку!..

– Нет, не надо: хочется махать руками…

– Вон наша избушка золотится новенькой крышей…