Юность

На выходных я пил. Пока дорога была открыта, кто-нибудь непременно предлагал поехать в Финнснес или в деревню в нескольких часах езды от нашей. Потом дорогу закрыли и мы ходили по гостям. Всегда находились желающие выпить, но не желавшие пить в одиночку. Я не отказывался, я всегда соглашался, и бутылка водки за вечер была теперь не исключением, а нормой, поэтому у меня почти вошло в привычку бродить после по округе, чтобы на следующий день напрочь забыть, где и как. Однажды, выйдя из автобуса, на котором каталась местная музыкальная группа, я пошел не в деревню, а из нее и, одетый в одну рубашку и тоненький пиджак, прошагал, дрожа и стуча зубами, метров сто, когда услышал крики: «Эй, придурок, ты чего, сюда, сюда!» На одной из вечеринок я танцевал с такой же практиканткой, как я. Анна, работавшая на острове Нюсёйя, была родом откуда-то из Эстланна и отличалась той холодной, присущей блондинкам красотой, которая так притягивала меня. Мы долго обнимались в прихожей возле гардероба, а спустя несколько дней я позвонил ей и пригласил ее в гости вместе с подружкой. Еще я пригласил Тура Эйнара и Нильса Эрика. Она пришла, но, когда я попытался поцеловать ее, отвернулась и сказала, что у нее есть парень, она встречается с другим, и то, что произошло на вечеринке, — ошибка, я вообще не в ее вкусе, и объяснить случившееся она может только тем, что сильно напилась. Может, еще потому, что там темно было, — попытался пошутить я, но она не засмеялась. Холодная и искренняя — вот какой она была, Анна.

Иногда на выходные приезжали из других городов те, кто учился там в школах или университетах, и при виде их незнакомых лиц делалось легче. За одной из таких девушек я увязался до самого ее дома. Ее звали Туне, она приходилась сестрой Франку и дочерью учительнице, которая терпеть меня не могла, но мне было плевать, я был пьяный и весь вечер на нее таращился.

Когда она собралась уходить, я решил пойти следом.

В темноте кружились снежинки. Свет фонарей выхватил из мрака ее фигуру — наклонив голову, Туне шла метрах в пятидесяти от меня. Я замотал рот шарфом и двинулся следом. Она зашла в дом, потопала, стряхивая с сапог снег, и закрыла дверь.

Несколько минут я постоял снаружи. Представлял, как она обрадуется, увидев меня, потому что весь вечер только и мечтала со мной переспать. Окно кухни было темным, как и окно гостиной. А вот в маленьком окошке в дальнем конце дома загорелся свет.

Я открыл двери и вошел внутрь. Разуваться не стал, заглянул в гостиную, темную и пустую, и по коридору направился к открытой двери.

Она чистила зубы в ванной перед зеркалом. Рот был вымазан пастой.

— Привет, — сказал я.

Туне, видимо, слышала мои шаги, потому что, обернувшись, ничуть не испугалась.

— Уходи, — скомандовала она.

Не сводя с нее глаз, я сел на стул у стены. Сперва смотрел ей в лицо, потом перевел взгляд на обтянутую зеленым шерстяным свитером грудь.

Туне покачала головой.

— Зря время тратишь. Тут тебе не обломится, — произнесла она неразборчиво, как говорят те, кто одновременно разговаривает и чистит зубы.

— Мне уйти? — спросил я.

Она кивнула.

— Ага, иди, — сказала она.

Я встал и вышел. За дверью я натолкнулся на стену ветра, полного мелких и острых ледяных кристаллов. Жаль, думал я, глядя в навалившуюся на меня темноту, она красотка. Да, невероятная красотка! Побродив по заснеженной дороге в свете фонарей, почти зеленоватом от снега и темноты, отчего мир вокруг походил на подводный, я наконец вернулся на вечеринку, от которой остался лишь стол, заставленный бутылками, стаканами и пепельницами, заваленный сигаретными пачками: комната опустела. Похоже, чувство времени меня покинуло, вряд ли я отлучился так надолго? А следом я утратил и ощущение пространства, потому что очнулся лишь в собственной постели.

У того, что я творил опьянев, у того, что я, поддавшись дурманящему чувству свободы, не отказывал себе ни в чем, была своя цена, которая понемногу давала в эти месяцы себя знать. В гимназии дело ограничивалось лишь изредка похмельем, других страданий я не знал. Если меня и мучила совесть, то едва заметными уколами, боль от которых проходила, стоило плотно позавтракать и прогуляться по городу. Здесь, на севере, все было иначе. Возможно, пропасть между мною обычным и тем, каким я становлюсь, опьянев, сделалась чересчур огромной. Слишком огромной, чтобы зиять внутри одного человека. И в итоге тот, кем я был в обычной жизни, и я опьяневший, сближались, и эти две стороны медленно, но верно сшивались нитью под названием стыд.

Вот дьявол, неужто я это сделал, кричало все во мне, когда я лежал на следующий день в темной спальне, о нет, я прямо это и сказал? И это? И вот это?!

Я лежал, окаменев от страха, словно на меня одно за другим выливали ведра с моими собственными экскрементами.

Смотри, ну что за придурок. Какой же тупица.

Но я вставал, начинался новый день, и я все преодолевал.

Хуже всего было от мысли, что меня видели другие. Что в такие ночи я выставлял себя на всеобщее обозрение, а потом, уже трезвый, считывал это в их глазах.