Юность

Прямо перед нами Туриль открыла холодильник, наклонилась и взяла оттуда йогурт. Открыв баночку, она облизала фольгу и выбросила ее в мусорное ведро под раковиной, а после взяла ложку и принялась есть. Она посмотрела на нас и улыбнулась. На нижней губе у нее розовела полоска от йогурта.

— Мне в это время ужасно хочется есть, — сказала она.

— Не оправдывайся, — отмахнулся я, — мы тоже иногда едим.

Нильс Эрик сложил газету, поднялся и прошел в туалет. Я отхлебнул кофе и повернулся к Яне — та со стопкой бумаги только что вышла из копировальной комнаты, — как всегда, опустив углы губ и глядя перед собой равнодушно и замкнуто, так что не возникало ни малейшего желания спрашивать, как у нее дела.

— Это ты кофе сварила, Яне? — поинтересовался я.

Она посмотрела на меня:

— Да, сегодня я по кухне дежурю. А что?

— Ничего. Просто я такого отвратительного кофе в жизни не пил.

Она улыбнулась.

— Привыкай, — сказала она. — А вообще, если хочешь, могу свежий сварить.

— Нет, что ты! Я не в том смысле! Для меня и такой сойдет.

Яне уселась за свой стол, а я встал и подошел к окну. Световой круг под фонарем был полон мелких белых снежинок, жужжащих, как рой насекомых. Несколько учеников возились в снегу, четверо устроили в сугробе кучу-малу, и у меня даже рука дернулась — так мне захотелось оттащить тех, кто был сверху, потому что от самой мысли о том, каково это — лежать в самом низу, уткнувшись в снег, у меня начинался приступ клаустрофобии.

Я отошел чуть в сторону и всмотрелся.

Где же учитель?

О нет, когда же я, наконец, запомню? Сегодня мое дежурство!

Я бросился к вешалке.

— От перемены три минуты осталось, — сказал Стуре, — смысла выходить нет. После уроков отработаешь, — он ухмыльнулся собственной шутке.

Я посмотрел на него без улыбки, нахлобучил шапку и схватил перчатки. Стуре был прав, выходить на улицу сейчас смысла не имело, но у меня была другая причина — я хотел, чтобы они, глядя, как я выскакиваю во двор, видели мое раскаянье и готовность действовать. Менее всего мне хотелось выглядеть вялым. Менее всего хотелось, чтобы они решили, будто я сачкую.

Из-под навеса выкатилась маленькая круглая фигурка. Я быстро подошел к мальчикам, которые до этого устроили в снегу потасовку, а теперь стряхивали с джинсов снег. От влаги ткань почти почернела.

— Карл Уве! — послышалось сзади, и кто-то потянул меня за куртку.

Похоже, он бежал за мной следом.

Я обернулся.

— Чего тебе, Ю? — спросил я.

Он заулыбался:

— Можно в вас снежком кинуть?

Неделей раньше я разрешил им кидаться в меня снежками. Это я зря: они так раззадорились, особенно когда несколько раз метко попали мне по ноге, что не прекратили кидаться, даже когда я их попросил. Они словно получили амнистию: им разрешили нечто, прежде запретное, и они понимали, насколько сложно будет их наказать потом, когда им опять это запретят.

— Нет, не сегодня, — сказал я, — да и перемена уже заканчивается.

Четверо мальчиков поглядывали на меня из-под темных, сползших на глаза шапок.

— У вас все в порядке? — спросил я.

— Ясное дело, — буркнул Рейдар. — Чего бы и нет?

— Повежливей, — одернул его я. — Взрослых надо уважать.

— Да какой вы взрослый, — огрызнулся он. — Вы даже машину не водите!

— Это верно, — согласился я, — но зато знаю таблицу умножения. А вы и этого не знаете. И я достаточно взрослый, чтобы трижды в день тебя выпороть, если понадобится.

— Тогда папа вам покажет! — воскликнул он.

— Карл Уве, пошли, — Ю дернул меня за пальто.

— Знаешь, у меня ведь тоже отец есть, — сказал я. — Он намного сильнее и крупнее меня. И машину водит.

Я посмотрел на Ю:

— Ты куда меня тянешь?

— Хочу кое-что вам показать. Я это сам сделал.

— И что же?

— Это тайна. Я больше никому не покажу.

Я огляделся. Под навесом стояли семиклассницы. Дальше, возле футбольного поля, несколько школьников гонялись в темноте друг за дружкой.

— Но перемена уже кончается, — сказал я Ю.

Он взял меня за руку. Неужто он и впрямь не понимает, что одноклассники его задразнят?

— Да это быстро, — сказал он.

Едва он это проговорил, как зазвенел звонок.

— Тогда на следующей перемене, — проговорил он, — ладно?

— Хорошо, — сказал я. — Давай, чеши в школу.

Мальчишки возле поля либо не слышали звонка, либо не обратили на него внимания. По расчищенной дорожке я подошел ближе и, сложив ладони рупором, крикнул, что звонок уже прозвенел. Они остановились и посмотрели на меня. Снег, засыпающий поле, стирал его, превращая в белую поляну на склоне, а тот чуть выше перерастал в гору, и в этой белизне, которую небесная тьма окрашивала синим, ученики напоминали мелких зверьков, каких-нибудь грызунов, которые бродят возле нор, ведущих к хитроумной системе лазов и ходов.

Я махнул им, и они побежали ко мне.

— Вы что, звонка не слышали? — спросил я.

Они покачали головами.

— Неужто неясно было, что он вот-вот зазвенит?

Они снова покачали головами.

— Давайте быстрей, — скомандовал я, — и так уже опаздываете.