Юность

Семнадцатого мая я весь день просидел в гостиной за книгой. Предполагалось, что учителя будут участвовать в параде и других мероприятиях, однако к этому никто не обязывал, поэтому, когда местные жители скромно прошествовали мимо, я посмотрел на них из окна гостиной, прислушиваясь к жалким, наигранным на флейте мелодиям и нестройным крикам «ура», после чего снова улегся на диван и раскрыл «Властелина колец». Я читал ее всего за два года до этого, но уже все напрочь позабыл. Я никак не мог насытиться борьбой света и тьмы, зла и добра, и когда крошечный человек не только столкнулся лицом к лицу с высшей силой, но и оказался величайшим героем из всех, на глаза у меня навернулись слезы. Ох, как же хорошо. Я принял душ, надел белую рубашку и черные брюки, сунул в карман бутылку водки и пошел к Хеннингу, где уже собралась целая компания. На Фюглеойе была вечеринка, и через несколько часов мы туда поехали, я стоял на парковке, пил и с кем-то болтал, а в следующую секунду уже танцевал, прижимаясь к какой-то девчонке. На улице я попробовал помериться силами с Хуго, решил доказать, что зря они держат меня за слабака. Хуго засмеялся и повалил меня на землю, я вскочил, и он снова повалил меня. Он был намного меньше меня, я счел это унизительным и бросился за ним, сказав, что теперь ему не справиться, но тут уж ему надоело, он обхватил меня и с такой силой швырнул на землю, что у меня воздух из легких вышибло. Оставив меня по-рыбьи хватать ртом воздух, они ушли. Я взял уже почти опустевшую бутылку водки и уселся на пригорок возле парковки. Над окрестностями парил солнечный свет. Есть в этом нечто нездоровое, подумалось мне, а следующее мое воспоминание — как я пытаюсь отпереть какую-то дверь, а вокруг столпились рыбаки помоложе. Я, похоже, сказал, что у меня имеется и такой опыт, наболтал, что в два счета вскрою запертую дверь, я много чего перепробовал и немало умею, но сейчас, когда я стоял там, подбирал ключи, найденные в ящике комода внизу, и тыкал в замок отверткой и другими инструментами, остальные поняли, что мы вряд ли проникнем в эту запертую комнату в доме, который мы с Нильсом Эриком снимали, и один за другим вернулись в гостиную, уже залитую солнечным светом.

Проснувшись, поначалу я ничего не помнил. Не знал, ни где я, ни который час. Меня пронзил страх.

Свет за окном не давал никакой подсказки: сейчас могло быть как утро, так и вечер.

Но ведь ничего не случилось?

А, ну да. Я гонялся за Хуго, и тот несколько раз повалил меня на землю.

Я танцевал с Вибеке, потянулся поцеловать ее, но она отвернулась.

И еще та девчонка возле двери, такая нагловатая, я перекинулся с ней парой слов и поцеловал ее.

Сколько ей лет?

Так она же сказала. Она в седьмом классе учится.

О господи, не может быть.

Ради всего святого.

Нет и нет.

Я же учитель.

Вдруг это всплывет? Учитель напился и поцеловал тринадцатилетнюю школьницу.

О боже праведный.

Я закрыл лицо руками. Снизу доносилась музыка, я встал, останься я лежать — и ужас от собственных поступков меня изведет. Нет, надо двигаться, идти дальше, поговорить с кем-то, кто скажет, что ничего страшного не произошло. Что такое с каждым может случиться.

Вот только это неправда.

Подобное случалось лишь со мной.

Зачем я полез ее целовать? Это получилось машинально, я просто это сделал и все, безо всякой задней мысли.

Да кто мне поверит?

Я вышел из спальни и привалился к стене — похоже, я еще не до конца протрезвел. Нильс Эрик жарил на кухне рыбьи языки. Когда я вошел, он обернулся. На нем была клетчатая рубаха и зеленые походные штаны со множеством карманов.

— Решил, значит, почтить меня своим присутствием? — улыбнулся он.

— Я до сих пор пьяный.

— Охотно верю, — сказал он.

Я сел за стол и подпер рукой голову.

— Ричард сегодня злился, — сообщил Нильс Эрик. Он подсунул лопатку под уже прожарившиеся языки, переложил их на тарелку, а в сковороду положил свежие, белые от муки. Сковорода зашипела.

— Что ты ему сказал?

— Что ты плохо себя чувствуешь.

— Так оно и есть.

— Да. Но он разозлился, причем сильно.

— Да пошел он. Мне всего месяц остался. Что он сделает? Уволит меня? Вообще-то я ни разу за год не заболел. Так что ничего страшного.

— Тресковые языки будешь?

Я покачал головой и поднялся.

— Лучше ванну пойду приму.

Но лежать в горячей ванне и смотреть в потолок оказалось невыносимо: вместо умиротворения на меня навалились жуткие мысли, поэтому спустя несколько минут я вылез, вытерся, надел спортивный костюм — другой чистой одежды я здесь не нашел — и лег на диван, уткнувшись в «Феликса Круля». Время от времени книге удавалось захватить меня, но потом возвращались ужасные мысли и все шло наперекосяк. Я снова заставлял себя окунуться в мир авантюриста, на несколько минут забывался, однако новый приступ опять разрушал иллюзию.

Нильс Эрик поставил какую-то пластинку. Была половина шестого. Некоторое время он смотрел в окно на фьорд, потом взял газету и уселся ее читать. От его присутствия мне полегчало, рядом с дружелюбно настроенным человеком сделанное казалось менее ужасным.

Я зачитал вслух мнение Круля о евреях.