Юность

Я распахнул дверь и вошел в дом. Откуда-то сверху доносились голоса и музыка. Над лестницей висели клубы табачного дыма. Мы молча разулись и поднялись на второй этаж. Двери там не было, прямо располагалась кухня, слева — гостиная, а дальше направо — видимо, спальня.

В гостиной сидела компания — человек десять, они болтали и смеялись. Сидели они впритирку, за столом, уставленным бутылками, стаканами и пепельницами и заваленным сигаретными пачками, — все коренастые, у многих усы, возраст, судя по виду, от двадцати до сорока.

— А вот и учителя подтянулись, — сказал один.

— Сейчас на второй год оставят, — подал голос другой.

Все рассмеялись.

— Привет, народ, — сказал Тур Эйнар.

— Привет, — сказал Нильс Эрик.

Хеге, единственная женщина среди присутствующих, встала и, взяв возле окна пару стульев, поставила их к столу.

— Садитесь, ребят, — пригласила она, — если бокалы нужны, возьмите на кухне.

Я прошел на кухню и, разглядывая горный склон, в который утыкалось кухонное окно, сделал себе коктейль из водки с апельсиновым соком, а потом, остановившись на миг на пороге, посмотрел на сидящих за столом. Они казались мне колдунами, с разноцветным зельем в бокалах — водкой, смешанной с компотом, соком, спрайтом или колой, — с пачками, откуда они беспрестанно доставали табак и крутили самокрутки; усатые, с темными глазами и множеством историй. И вот эти колдуны раз в год собираются сюда со всех концов света, чтобы раскрыть свою чуждую природу перед такими же, как они.

Вот только на самом деле все обстояло наоборот. Это они были нормой, а я — исключением, учителем среди рыбаков. Тогда что я тут вообще делаю? Не лучше ли мне было остаться дома и писать, а не тащиться сюда?

Зря я один отправился на кухню. За это время Нильс Эрик и Тур Эйнар уже обменялись с остальными гостями приветственными фразами и теперь как ни в чем не бывало сидели среди рыбаков, и я бы так мог — просто затаился в тени коллег, спрятался бы между ними.

Я сделал глоток и вошел в гостиную.

— А вот и наш писатель! — сказал один из них, и я тотчас же узнал Реми, заходившего ко мне в первый день.

— Привет, Реми! — Я протянул ему руку.

— Да ты, небось, на такие курсы ходил, где учат имена запоминать, да? — Он ухватил мою руку и затряс ее таким манером, какой не употреблялся годов с пятидесятых.

— Ты первый рыбак, с которым я познакомился, — сострил я, — ясное дело, я запомнил твое имя.

Он рассмеялся. Я порадовался, что перед выходом выпил, — на трезвую голову я бы просто молча стоял перед ним.

— Писатель? — переспросила Хеге.

— Да, этот чувак книжку пишет. Я собственными глазами видал!

— А я не знала, — проговорила она, — у тебя правда такое увлечение?

Я уселся и, с полувиноватой улыбкой кивнув, достал из кармана рубашки пачку табака.

Следующий час я не говорил ничего. Скручивал себе сигареты, курил, пил, улыбался, когда улыбались остальные, и смеялся, когда смеялись они. Смотрел на Нильса Эрика — тот порядком нагрузился и тем не менее поддерживал общий шутливый тон, хотя сам и был другим, было в нем нечто легкое, присущее уроженцу Эстланна[23], отчего он все время оставался чужим. Не то чтобы они отвергали его, совсем нет, однако его шутки имели принципиально иную природу и словно разоблачали его. Он играл словами, а остальные — нет, он примеривал различные роли, корчил рожи, повышал и понижал голос, а они так не делали. Смеялся он — это вдруг поразило меня — возбужденно, почти истерично, и этим тоже от них отличался.

Тур Эйнар был им ближе, был с ними на одной волне и болтал по-свойски, но и он не относился к их числу, это я понял, он находился рядом, но не среди них, и напоминал скорее фольклориста, знающего материал достаточно хорошо, чтобы с удовольствием его имитировать. Возможно, именно в этом удовольствии и заключалось отличие — ему атмосфера нравилась, а для них была естественной? И они никогда не задумывались, нравится она им или нет?

Смеясь, Тур Эйнар хлопал себя по ляжкам — прежде я видел такое только в кино, а разговаривая, иногда потирал ладони о штаны.