Юность

Разогрев — как они называли эти посиделки — представлял собой не беседу. Здесь не обсуждались ни политика, ни женщины, ни музыка, ни футбол. Они только и делали, что рассказывали всякие истории. Одна история перетекала в другую, гости разражались смехом, и участниками сюжетов, которые они, как и полагается волшебникам, словно вытаскивали из шляпы, были уроженцы этой деревни, и та, несмотря на свои скромные размеры, похоже, представляла собой бездонный колодец происшествий. Был здесь рыбак лет шестидесяти, всю жизнь страдавший морской болезнью, которому достаточно было запрыгнуть на свою шхуну, чтобы его начало мутить. А одна компания дружков, удачно завершив сезон, сняла номер люкс в Тромсё и просадила там немерено денег. Про некоего Франка, пухляша с детским лицом, говорили, будто он прожег двадцать тысяч, и до меня лишь спустя некоторое время дошло, что он в буквальном смысле их спалил в огне. Еще один, как утверждалось, наложил в штаны в лифте, и тут я тоже не сразу понял, что он так напился, что обгадился. По разговору выходило, что именно так оно и было. В частности, тот же Франк пил так, что проснуться в собственном дерьме для него вообще было обычным делом. Его матери — той самой пожилой учительнице домоводства из нашей школы — тоже приходилось нелегко, потому что Франк все еще жил с ней. Истории, рассказанные Хеге, были непохожими на эти, но не менее странными, например, про одну ее подружку, которая так боялась экзаменов, что ее пришлось отвести в лес и ударить по голове битой, чтобы появилась уважительная причина не явиться на экзамен. Я смотрел на нее и недоумевал: она что, издевается? Нет, вроде, не похоже. Она перехватила мой взгляд и широко улыбнулась, но потом будто прищурилась и чуть наморщила нос, опять улыбнулась и отвела взгляд. Что это означает? Это что-то вроде подмигивания? Или это значит, что мне не следует верить всему услышанному?

Они здесь были не просто хорошими знакомыми — они знали друг дружку как облупленных. Они вместе выросли и ходили в школу, вместе работают и проводят досуг. Они видятся практически каждый день и практически всю жизнь. Они знакомы с родителями друг друга, с бабушками и дедушками, они все состоят в двоюродном или троюродном родстве. Естественно было предположить, что жизнь тут скучная, а в долгосрочной перспективе — скучная невыносимо, поскольку ничего нового не происходит, а во всем происходящем так или иначе задействован кто-нибудь из двухсот пятидесяти местных жителей, и все они осведомлены о тайнах и особенностях остальных. Но, похоже, дело обстояло иначе: как раз наоборот, это их развлекало, и настроение их отличалось радостью и безмятежностью.

Сидя там, я продумывал в голове фразы для писем, которые отправлю на юг. Например: «Все были усатые! Честное слово! Все!» Или: «А знаешь, что они слушали? Знаешь? Бонни Тайлер! И Доктора Хука! Сколько лет назад это вообще кто-то в последний раз включал? В какое же богом забытое место меня занесло!» И еще: «Здесь, друг мой, когда говорят „наложил в штаны“, то именно это и имеют в виду. Say no more[24]…»

К тому моменту, когда мне наконец захотелось в туалет и я встал, я успел выпить треть бутылки, поэтому натолкнулся на парня, сидевшего рядом со мной с бокалом, так что его содержимое частично выплеснулось.

— Из-з… извиняюсь. — Я выпрямился и заковылял дальше.

— Один напимшись, второй разговоримшись, — послышалось сзади, и сказавший это рассмеялся.

Он, похоже, говорил о нас с Нильсом Эриком.

Чуть набрав скорости, я восстановил равновесие.

Вот только где тут туалет?

Я открыл какую-то дверь, но за ней оказалась спальня. Спальня Хеге — пронеслось у меня в голове, и я быстрее закрыл дверь. Чего-чего, а в чужие спальни заглядывать я не любил.

— Туалет с другой стороны, — сказал кто-то из кухни.

Я обернулся.

Меня разглядывал полный мужчина с карими глазами, отросшими волосами и усами, спускавшимися по обе стороны рта. Это, похоже, и был Видар, парень Хеге. Я понял это, подметив в нем какую-то хозяйскую уверенность.

— Спасибо, — поблагодарил я.

— Не за что, — сказал он. — Только на пол смотри не налей.

— Постараюсь. — Я кивнул и вошел в туалет.

Отливая, я придерживался за стену. И улыбался. Этот Видар смахивал на басиста из какой-нибудь группы, популярной в семидесятых. Smokie или кого-то вроде них. И такой здоровенный.

Зачем ей вообще сдался этот мачо?

Я спустил воду и, покачиваясь, улыбнулся себе в зеркало.

Когда я вернулся из туалета, все уже собирались ехать. И обсуждали какой-то автобус.

— В это время разве автобусы ходят? — удивился я.

Реми повернулся ко мне.

— Мы на нашем гастрольном автобусе поедем. Нашей группы, — сказал он.

— Группы? Ты в группе играешь?

— Ага. Она называется «Автопилот». На дискотеках тут играем.

Я спустился по лестнице следом за ним. Восторга у меня прибавилось.

— А на чем ты играешь? — спросил я уже внизу, надев пальто.

— На ударных, — бросил он.

Я положил руку ему на плечо:

— Я тоже! Точнее, раньше играл. Два года назад.

— Да ладно, — сказал он.