Юность

Более подлого знания и не придумаешь. Жить, осознавая, что от вожделенного меня отделяют тридцать секунд и в то же время пропасть, — так и с ума сойти недолго. Я нередко ловил себя на желании оказаться в каменном веке, когда можно было взять дубинку, ударить по голове первую попавшуюся женщину и оттащить ее домой, а там делать с ней, что заблагорассудится. Но так не получится, короткого пути нет, тридцать секунд — лишь видимость, как и почти все остальное, что касается женщин. Они доступны глазу, но не более того; ох, какая же подлость! И куда ни повернись, повсюду девушки и женщины. Куда ни повернись — блузки, а под ними грудь. Брюки, а под ними ноги и бедра, на ветру развеваются волосы, а на красивых женских лицах играют улыбки. Налитая грудь, упругая грудь, округлая грудь, пышная грудь, белая грудь, темная грудь … Голое запястье, голый локоть, голая щека, голый глаз, смотрящий на мир. Голые ноги в шортах или под коротким летним платьем. Голая ладонь, голый нос, голая впадинка между ключицами. Все это я постоянно видел вокруг, повсюду были девушки, бесконечные, я плавал в колодце, нет, в море женщин, ежедневно я видел несколько сотен их, и каждая вела себя по-своему, по-своему стояла, оборачивалась, шла, поднимала и поворачивала голову, моргала, смотрела — а мне были доступны лишь глаза, где в полной мере отражалась ее исключительность, все, что жило и существовало в ней, в этом человеке, не важно, мне ли адресовался ее взгляд или нет. О, этот сверкающий взгляд! О, этот темный взгляд! Эта струящаяся радость! Этот влекущий мрак! Или, если уж на то пошло, глупость и недалекость! Потому что и здесь я слышал зов, и немалый: глупый, пустой взгляд, открытый рот и красивое, совершенное тело.

Все это всегда находилось рядом, и все они были в тридцати секундах от единственного моего желания — но по другую сторону пропасти.

Я проклинал эту пропасть. Я проклинал себя. Но какой бы ни была мера моего разочарования, каким бы непроглядным ни был мрак, от женщин все равно струился свет.

А потом мне выпал шанс.

Спустя несколько недель после того унылого вечера под Санктханс я поехал с футбольной командой в Данию, в тренировочный лагерь. Городок, куда мы отправились, назывался Нюкёбинг и находился на острове Морс в Лим-фьорде. Разместили нас в чем-то вроде общежития или школы-интерната на окраине города, рядом с большим стадионом, обсаженным старыми тенистыми деревьями. По вечерам кто-нибудь из нас старался улизнуть — это не разрешалось, но до города было совсем недалеко, и, пока мы соблюдали режим в целом, на такое смотрели сквозь пальцы, да и то если вообще замечали. Мы покупали в супермаркетах дешевое вино, пили его на лавочках и ходили на дискотеку неподалеку. Уже на второй вечер я познакомился с датской девчонкой, и потом она приходила ко мне каждый вечер все то время, что мы там пробыли. С этой девушкой, милой, живой и бойкой, мы обжимались на скамейках, танцевали на дискотеке, однажды ночью пошли гулять по парку, а в последний вечер я решил, что вот сейчас это и произойдет, другой возможности не представится — сегодня вечером или никогда.

В этот последний вечер вы все выбрались на пляж жарить сосиски, наши сопровождающие купили пива, а когда его выпили, мы взяли такси и поехали на дискотеку в большом здании посреди леса, недалеко от того места, где мы жили. Моя девушка тоже обещала прийти и обещание сдержала. Она пришла и по обыкновению душевно поздоровалась со мной — поднявшись на цыпочки, поцеловала меня и взяла за руку. Мы уселись за стол, и я подналег на вино, набираясь храбрости для того, чтобы осуществить задуманное. В баре я поделился своими планами с Йогге и Бьорном — сказал, что попытаюсь увести ее в комнату и переспать с ней. Они улыбнулись и пожелали мне удачи. В тот радостный вечер над зелеными деревьями висели тяжелые черно-серые тучи, а здесь, внутри, расхаживали гости, они пили, и смеялись, и танцевали, там пахло потом и духами, сигаретным дымом и спиртным. Моя девушка присела за наш стол и болтала с Харалдом, но все время поглядывала в мою сторону, а увидев, что я, взяв новую бутылку вина, направляюсь к ним, просияла. Когда я сел возле нее, у меня заболел живот. Она наклонилась, мы поцеловались, и я собрался было налить ей вина, но она предостерегающе подняла руку — нет, не надо, ей завтра на работу. Кстати, я не зайду к ней? Но мы же завтра уезжаем, сказал я. Нет, ответила она, ты останешься. Ты никогда не уедешь, а останешься со мной. В школу можешь и тут ходить! Или устройся на работу! Что скажешь? Ладно, согласился я, так и сделаем.

Мы рассмеялись, и меня охватило отчаянье: совсем скоро мы окажемся в комнате с ней наедине, совсем скоро она прижмется ко мне и зашепчет мне на ухо, полагая, будто я знаю, что делаю.

— Может, пройдемся? — предложил я.

Она кивнула.

— А вино как же? — спросила она.

— Мы же вернемся, — сказал я и встал. Я положил руку ей на плечо, словно подталкивая ее к выходу. По пути я обернулся и посмотрел на Йогге и Бьорна. Те заулыбались и показали мне большой палец. А потом мы вышли наружу.