Юность Бабы-Яги

После этого приступа рвоты Саша с удивлением почувствовал, что теперь не так уж сильно хочется опохмелиться. То есть хочется, конечно, но не смертельно. И можно даже попытаться обойтись без новой дозы. Трудно, но можно. Саша пошел и поставил чайник. Сахар еще оставался. «Попробуем хотя бы чайку, – предложил себе Саша. – Может, и самому удастся прервать запой». После чая Саша побежал в ванную и в третий, и в четвертый, и в седьмой раз. Он даже заставлял себя это делать. Из него уже ничего не выходило, одна желчь и вода, но он все пил чай и воду, засовывал пальцы в рот и проталкивал их ближе к нёбу, чтобы вновь возник рвотный спазм. Ему казалось, что вместе с рвотой из него выходят не просто алкогольные токсины, отравившие его организм, но заодно и вся гадость, вся мерзость, накопленная в нем за последние месяцы жизни.

– Давай, давай. Рви, сволочь, блюй! – повторял он себе. – Очищайся, паскуда!

И когда часа через два в дверь позвонили соседи, чтобы вернуть ключи, Саша уже никуда не пошел. Но все еще сомневаясь в себе, попросил соседей снова запереть его и не выпускать до вечера. А лучше до завтрашнего утра. Соседи удивились, но, кажется, поняли: Саша решил проявить волю к победе. На следующий день соседи убедились, что у Саши страшная сила воли. Они открыли дверь, и он предстал перед ними – бледным, измученным, но все же – человеком, а не пьяным мурлом.

– Не пойдешь? В магазин-то? – заботливо спросила соседка, передавая Саше ключи.

– Нет, не пойду, – слабым голосом, но твердо ответил он.

Все вернулось на круги своя. Год пролежавшая замшевая куртка, записка в ней – напоминание о Вике, и теперь уже не нужно было задаваться вопросом: почему именно в тот день, на 21-й день безрассудного, убийственного пьянства, судьба подбросила ему бумажку с Викиным адресом. А впрочем – какая судьба, какая там слепая удача, какая фортуна! И речи быть не может об этих терминах! Нет, все не так. Ему давали единственный (и уж на этот раз точно – последний) шанс свернуть с колеи, построенной для него Виолеттой, соскочить с поезда, ведущего в никуда, и пересесть в другой, по пути которого будут красивые станции, хорошие люди и яркие, счастливые праздники.

Кто давал этот последний шанс? Саша не догадывался, он знал. Из-за его плеча растроганно улыбался ангел-хранитель. Его намеки наконец попали в цель. Слезы умиления блестели на чистом лице херувима. «Поезжай, Сашенька, поезжай в Ижевск, – беззвучно шептали его губы. – Проверь, ждут ли тебя там? Сделай шаг». Ангел, видимо, так уже устал возиться со своим непутевым клиентом, что ему очень хотелось отдохнуть, но миссия, предназначение не позволяли.

Саше, как ни странно, удалось занять денег у последнего человека, к которому можно было обратиться по этому поводу – у журналюги Пети Кацнельсона. Того самого Пети, с которым он в незапамятные времена таким роковым для себя образом съездил на фестиваль в г. Севастополь.

– Что это у тебя с лицом? – только и спросил Петя, передавая деньги, и тут же забеспокоился: – А когда вернешь?

– Скоро, – скупо ответил Шурец.

Потом он поехал на вокзал и взял билет до Ижевска. На всякий случай туда и обратно. Обратный билет «на всякий случай» был датирован днем приезда. Ну мало ли – переехала она или встретит у порога с ребенком на руках, а сзади муж выглядывает. Но был же у него верный ангел. Ангел-то знал, что творит и куда двигает! На то он и ангел!

Короче, билет обратно пришлось сдать. Она – что само по себе было невероятным, но прекрасным – все-таки ждала. Она ждала его весь год. Не имела от него никаких вестей и ждала. А в Ижевске, оказывается, звенела и не умирала ее надежда. И ее надежда и его.

Ну, а теперь два варианта окончания 1-й части главы. Первый – как в распоследней сентиментальной мелодраме. Итак. На руках у нее был ребенок. Она зарыдала и закрыла лицо руками. Нет, нельзя. Так ребенок упадет. Но дальше, дальше… А ребенок был… – ну правильно, ребенок был. Маленький совсем, трехмесячный. Мальчик. И нетрудно подсчитать, что… Ну, что ребенок в этот счастливый-пресчастливый день обрел отца. Вернулся папка. С дрейфующей льдины. Из космоса, из загранкомандировки, из геологической экспедиции. Вышла старенькая мама. Все плакали. А сын протянул ручонки к папкиному подбитому глазу… и Саше показалось, что он узнал папку. Папкины слезы брызнули на пеленки сына и… продолжать ли дальше этот мексикано-бразильско-колумбийский, а теперь уже и российский вариант?..

Но было иначе. Все было гораздо проще и короче, впрочем, ребенок, ну, хотя бы для того, чтобы наше удовлетворение было полным и глубоким – не отменяется.

Саша стоял перед ее квартирой с таким же разбитым лицом, с каким и уезжал отсюда год назад. Будто вчера уехал. Будто и не было этого года. Он стоял несколько минут.

Потом позвонил в дверь. Она была дома. И была еще красивее, чем тогда. И не спросила, что у него с лицом. Только прошептала: «Наконец-то». Вот и все…

* * *