Юность Бабы-Яги

– Надо же, Вика, – пьяно пробормотал Саша. – Сколько лет, сколько зим. Хорошая девушка… была… у меня.

Но воспоминание о хорошей девушке Вике сейчас было ни к чему, надо быстрее бежать с найденной 500-рублевкой в ближайший магазин. «Бежать». Это я себя переоцениваю, – думал повеселевший Шурец, одеваясь. – Доползти бы». Он дернул дверь. Заперта. Он совершенно не помнил, что соседи, опасаясь оставлять его дверь открытой, заперли его снаружи, а ключи, естественно, взяли с собой. Саша стал искать ключи по всем карманам. Их не было. Что за черт! Надо позвонить соседям, хотя стыдно. Что там было вчера? Может, у них ключи? Такое уже раз бывало, недели две назад, так, может, опять? Телефон молчал. Рано. Сколько времени-то? Саша свои часы сдал Витьку, оставался будильник. Ну конечно рано, 7 часов всего. У них телефон, конечно, выключен. Надо подождать. А ждать – мочи нет. Хотя – почему нет. Сиди, терпи, включи телевизор, который еще не пропил. Кстати, резерв. Посиди, не дергайся, уговаривал он сам себя.

Он сел на диван. Брошенная бумажка из Ижевска лежала рядом. Он посмотрел на нее. Потом встал, выпил два стакана воды и опять сел. Опять посмотрел на записку. Начал почему-то волноваться. Взял записку в руки. Снова прочел – милым, полудетским почерком – «Вика». Адрес. Адрес… Зачем адрес?.. О, господи! Да она же ждала! Она же, кажется… Нет, не кажется, а правда, она любила его, вот дура-то. Как никто и никогда! А он обещал позвонить или приехать. Обещал – скоро, мудак! А ее лицо! Как она смотрела на него, прощаясь. Он снова глянул в бумажку. Там телефона не было, только адрес. Да если бы и был телефон, чего звонить-то. Год прошел. Может, она уже и замуж вышла, забыла его. Саше вновь стало жалко себя нестерпимо. Один, совсем один, никто не любит, никому не нужен. А если… если – ну предположим невероятное, – если кому-то окажется нужным. Вот ей, например. А чего? Бывает же такое… Редко, но все же… Но нет, не может быть, год все-таки. И от него – ни ответа, ни привета. Какая девушка такое выдержит?

И тут из дальних закоулков Сашиного помутненного сознания сам собой выплыл и нарисовался ответ: такая девушка может! Может и не такое. И Саша вспомнил все! И как она знакомилась с ним, как хранила тетрадь с его стихами, даже сделала самиздатовский сборник, как она спасала его, как лечила, как отдавалась безоглядно, как целовала, прощаясь, как не надеялась больше ни на что, как плакала…

Саша омертвело сидел на диване, уронив между колен руку с запиской. Некстати, а может, как раз кстати, но вне всякой связи с воспоминанием о Вике, он вспомнил и Виолетту. Ему казалось тогда, что Виолетта – главная любовь его жизни. Он забыть ее не мог, поэтому и не сумел Вику рассмотреть как следует. А тогда, с Виолеттой, была не любовь, там было прямо колдовство какое-то, чары, страсти. Саша понятия не имел о паранормальных способностях Виолетты, но запоздалый анализ того, что с ним было, натолкнул его на верную мысль. Чары, да и только! Любовь настоящая была как раз у Вики! Находясь в диком похмельном синдроме и не имея никакой возможности опохмелиться, Саше не оставалось ничего иного, как думать и вспоминать.

Внезапный приступ тошноты потащил его в ванную. Потом он вернулся и опять сел на диван. Лучше поздно, чем никогда. И Саше пришлось подвергнуть ревизии и то, что у него было с Виолеттой вначале, и особенно то, что с ним происходило после встречи с ней в Шереметьеве. Ведь до встречи в Шереметьеве все шло хорошо, даже можно сказать, превосходно. И не Вика ли из Ижевска была тому причиной? Взяла на себя его проблемы, понесла, как говорится, его крест? А после новой встречи с Виолеттой все стало сыпаться. Все покатилось вниз, под уклон, вплоть до его сегодняшнего положения. Почему?

«Но звенела надежда, звенела», – припомнил Саша свое неначатое стихотворение. Надежда… На что? На то, что там, в Ижевске, его ждут? Это невероятно, но вдруг? Может, по тому адресу и прописана его Надежда, которую зовут Виктория? Если не ждет, если забыла, то и ладно, ну и пусть, он это заслужил. Но если ждет… Тогда что? Что тогда-то?! «Тогда завяжу. Богом клянусь, завяжу!» – думал Саша. А сейчас, вот же мука какая! – звонить надо. Соседям! Что они там, мертвым сном, что ли, спят? Не догадываются, что человека надо выпустить? Телефон молчал. У-у-у! – завыл Саша и опять кинулся в ванную. Он блевал, думая о прекрасном. О Вике он думал. А потом немного и о себе: «Давай-давай. Так тебе и надо». Неудержимая, пятиминутная рвота продолжалась теперь не столько от похмелья, сколько на нервной почве, оттого, что стыдно. Причем было стыдно так, что он даже не хотел, чтобы рвота прекратилась, хотел, чтобы она истерзала его вконец. Как наказание за все: и за покинутую Вику, и за всю последующую гнусность его жизни.