Юность Бабы-Яги

Ну, а теперь два варианта окончания 1-й части главы. Первый – как в распоследней сопливой мелодраме. Итак. На руках у нее был ребенок. Она зарыдала и закрыла лицо руками. Нет нельзя. Так ребенок упадет. Но дальше, дальше… А ребенок был… – ну правильно, ребенок был. Маленький совсем, трехмесячный. Мальчик. И не трудно подсчитать, что… Ну, что ребенок в этот счастливый-пресчастливый день обрел отца. Вернулся папка. С дрейфующей льдины. Из космоса, из загранкомандировки, из геологической экспедиции. Вышла старенькая мама. Все плакали. А сын протянул ручонки к папкиному подбитому глазу… и Саше показалось, что он узнал папку. Папкины слезы брызнули на пеленки сына и… продолжать ли дальше этот мексикано-бразильско-колумбийский вариант?..

Но было иначе. Все было гораздо проще и короче, впрочем, ребенок, ну, хотя бы для того, чтобы удовлетворение читателя было полным и глубоким – не отменяется. Будем считать, что «хэппи-энд» вполне возможен и в нашей стране. Если, конечно, ангелы-хранители не вымрут или не улетят, отчаявшись.

Саша стоял перед ее квартирой с таким же разбитым лицом, с каким и уезжал отсюда год назад. Будто вчера уехал. Будто и не было этого года.

Потом он позвонил в дверь. Она была дома. И была еще красивее, чем тогда. И не спросила, «что у него с лицом?» Только прошептала: «Наконец-то». Вот и все…

* * *

Ну, а с Виолеттой все вышло не так-то просто. Сказать, что кухарке надоело управлять государством – тоже было бы слишком однобоко. Готовить еду, стряпать – она с детства это занятие ненавидела. Научиться готовить армянские блюда – никогда не было ее мечтой. А уж мытье посуды вызывало: 1) отвращение и 2) все крепнущее сомнение в том, что вот только к этому она в жизни и стремилась. Участие во всех его делах, а стало быть, и в управлении государством – было утешением слабым. Ей не нравилось управлять государством, она родилась для другого – чтобы получать от жизни все мыслимые и немыслимые удовольствия. Она-то как раз в отличие от Вики хотела брать. А здесь все время приходилось давать. Он использовал Вету, то есть, делал с ней все то, что она всю жизнь делала сама. Более того, угадав в ней некоторые необычайные, исключительные свойства, – он использовал и это, прибегая в некоторых случаях, как он говорил, – к ее редкой интуиции. А в темных и бездонных глазах его прыгали чертики. Врал! Врал, конечно! С его возможностями и жаждой знать все – он не мог не пронюхать – из какой семьи Вета явилась в свет и какими способностями обладает. Интуиция, как же! Не просто так он с ней советовался, не просто так она стала не только любовницей, но и помощницей Серого кардинала. И не без ее косвенного участия кое-кто был разорен, а кое-кто и погиб.

В общем, она приплыла. Окончательно и бесповоротно причалила к тому берегу, где вольным лагерем расположилась нечистая сила, где в веселом хороводе кружились Бабы-Яги, Кощеи, Соловьи-разбойники, просто разбойники, Кикиморы, упыри-вампиры-вурдалаки и прочая нечисть, словом – все паразиты отечественного и не только отечественного фольклора. Паразиты – не ругательство, а определение. Ведь, например, вампир кто по сути? И чем он отличается от комара или, там, пиявки? Только размерами и еще тем, что его убить сложнее. И вот еще важная мысль: это в древности на всю Русь полагался всего один Кощей, одна Баба-яга, один Соловей-разбойник и т. д. Теперь их стало много, они расплодились, и у каждого была своя территория. Иногда они не могли по-хорошему поделить территорию, и тогда дрались. Все они родились «чтоб сказку сделать былью», и им это вполне удалось. Не было на Руси добра-молодца, у кого силушки хватило бы всю погань разогнать, истребить идолище поганое, приструнить лихо одноглазое. Один богатырь проспал на печи все свое президентство, другой – портретами своими заполонил всю матушку-Русь. Одних разбойников посадил в клетки железные, а другие на их место встали, и разгулялась силушка нечистая, и посвист разбойничий раздавался над полями и лесами. «Черный по-ояс, что ж ты вьесся над моею головой». Ой, горюшко-то какое! Одолела беда-кручинушка вашего сказителя, Бояна-бовещего, и облился он сверху донизу слезами горькими, соплями мокрыми.