Юность Барона. [3 книги]

— Видимо, посчитали, что сумма причиненного ущерба доставит потерпевшему столь тяжкие моральные страдания, что он длительное время не сможет достойно продолжать свою деятельность. В рамках "конституционного органа".

— Я так понимаю, вы их?..

— Да, на три буквы: эМ-Вэ-Дэ. А заодно посоветовал по возвращении сего деятеля из ГДР поинтересоваться: откуда в его квартире взялся подлинник Айвазовского?

— Да там, говорят, и без Айвазовского столько добра вынесли…

— Вот только не надо давить мне на жалость! Коленом! Ты же знаешь, Олег Сергеевич, я эту номенклатурную породу на дух не переношу. А уж конкретно сего потерпевшего маклака — в особенности. Так что я в чем-то разделяю позицию лихих людишек.

— Какую позицию?

— А такую, что, в самом деле, следует периодически устраивать встряску таким вот коллекционерам-любителям. Дабы шибко не возносились… Да, материалы по Юрию Алексееву запросили?

— Так точно. Спецкурьер уже в Ленинграде. Возвращается завтра, во второй половине дня.

— Как только появится — сразу ко мне.

— Слушаюсь.

— Не слушаюсь, а есть. И откуда в тебе, Олег Сергеевич, эти приказчицкие замашки?..

Глава вторая

— …С учетом изложенного, прошу отнестись к этому делу со всей серьезностью. Тема на личном контроле Тикунова[65]. А после его сегодняшнего заслушивания в ЦК, боюсь, последуют новые указания.

— Разрешите присутствовать?

В дверь начальственного кабинета, где в данный момент проходило внеплановое служебное совещание, просунулась всклокоченная голова инспектора уголовного розыска Анденко.

— Анденко! Я ведь особо предупредил, чтоб никаких опозданий.

— Виноват, Иван Никифорович. Соседка-зараза с самого ранья засела за телефон и — на полтора часа. А у нас линия спаренная.

— Вот что меня меньше всего интересует, так это подробности твоего домашнего быта. Объявляю замечание. На первый раз — устное.

— Есть замечание. Но я к тому, что мне поздно сообщили. Об экстренном сходняке.

— Сходняк, Анденко, это когда вы с инспектором Захаровым, в служебном кабинете закрывшись, пиво лакаете. А у нас — оперативное совещание. Разницу чуешь?

— Так точно, товарищ майор. Только насчет пива — это гнусные инсинуации и клевета, ибо…

— Все, Григорий, хорош! Только появился, а уже утомил. Присаживайся.

Анденко подхватил свободный стул, уселся рядом с Захаровым и шепотом поинтересовался:

— По какому поводу сыр-бор?

— Малява из Москвы пришла. У них вчера квартиру партийной шишки обнесли.

— А мы каким боком?

— Вроде как один из подозреваемых может быть ленинградцем.

— И что, хорошо обнесли?

— У-ууу! — закатил глаза Захаров.

— Галерка! Может, мне все-таки будет дозволено продолжить?

— Извините, Иван Никифорович. Я пытался ввести опоздавшего коллегу в курс дела.

— Опоздавшему поросенку сиська возле жопы, — неуставно пробурчал начальник. — После совещания введешь. В экскурс. Итак, товарищи: в общих чертах это все, чем мы на данный момент располагаем. Вопросы? Предложения? По возможности — по существу.

В кабинете повисла тишина.

Не потому, что никто не мог сейчас предложить чего-либо приемлемого. Просто каждый сотрудник в душе надеялся, что именно его обойдет чаша сия: перспектива впрягаться в московский хомут, мягко говоря, не вдохновляла. Своих дел по горло.

Первым затяжное молчание, вставая, нарушил Чесноков — самый возрастной, исключая майора Грабко, из здесь присутствующих:

— А словесный портрет попутчика имеется?

— Да сиди ты, Петр Ефимович. Чай, не у комиссара. Описание получено. Я отдал на размножение, после совещания можете получить экземпляры в машбюро. Но советую особо не обольщаться. Там все довольно общо: возраст 32–35, рост выше среднего, телосложение крепкое. Брюнет, частично — ранняя седина височных и затылочной частей. Усов и бороды не носит.

— Ясно. Без особых примет.