Юность Барона. [3 книги]

— Не скажи. Вот кажется, что такое нуль? Ничто? Однако критическая сумма подобных ничто в итоге дает нечто… Да, а на наружку, Олег Сергеевич, ты зря погнал. Они-то как раз сработали профессионально. Да, результат в данном случае получился, мягко говоря, комичный. Но, как известно, лучше перебздеть, чем не…

— Согласен. Тем более, во всем сыскиваются и свои положительные стороны.

— О как? Озвучь хотя бы одну.

— Я вот, к примеру, позвонил Катерине и высвистал сюда. Раз уж так обернулось, да еще в выходной, хочу в Третьяковку наведаться. Сто лет не был. Не хотите составить компанию?

— Нет, спасибо. У меня сегодня не музейное настроение. Сейчас машину в гараж перегоню и, пожалуй, пройдусь немножко. По центру, да на своих двоих. Тоже, как ты выражаешься, сто лет не гулял…

Здесь надо заметить, что в "не музейном" настроении Владимир Николаевич плотно пребывал последние двадцать с гаком лет. Нет, разумеется, когда того требовала служебная необходимость, музеи и им подобные очаги культуры он посещал. И в одиночку, и в составе делегаций. И в Союзе, и за границей.

Вот только всякий раз подобного рода визиты неизменно оборачивались для него последующими болезненными воспоминаниями из собственного ленинградского прошлого времен поздней весны 1941-го. И всякий раз в подобных случаях Кудрявцев, добравшись до своего служебного кабинета, запирался в оном, доставал из сейфа фотографию Елены, ставил ее перед собой и мучительно напивался.

В мучительном же одиночестве…

Ленинград, май 1941 года

За первой индивидуальной экскурсией по Русскому музею вскоре последовала вторая, а за ней — еще одна. Вот именно после той, третьей, состоявшейся вскоре после первомайского праздника, ознаменовавшегося нежданным природным катаклизмом[23], окончательно и безоговорочно очарованный Еленой Кудрявцев, наконец, решился…

— …Уффф! Голова кругом идет! Столько всего увидел!

— А ведь мы с вами, Володя, за эти три посещения даже и половины основной экспозиции не посмотрели.

— Не может быть? Даже половины?

— Какой вы смешной. Интересно, что вы скажете, когда попадете в Эрмитаж? Вот там голова не кругом — кругами пойдет.

Они вышли из служебного подъезда и направились на круг площади Искусств, что в ту пору еще не была увенчана "открыточным" Пушкиным работы скульптора Аникушина и по привычке продолжала именоваться ленинградцами площадью Лассаля.

— Интересная все-таки у вас профессия. Каждый день среди картин, статуй и прочей красоты.

— Похоже, Володя, вы нас со смотрителями залов путаете.

— То есть?

— Обыкновенно на работе я дальше запасников и нашей с Люськой каморки не выбираюсь.

— Да вы что?! Не может быть!

— Именно. А уж какими вещами порой заниматься приходится — не приведи Господь!

— Например?

— Например, писать, согласно спущенного плана, псевдонаучное исследование на тему: "Увязка данных экспериментального изучения цветоформенного образа в процессе восприятия и данных цветоформенного анализа устойчивых образов в живописи с социологией как метод в подходе к марксистскому искусствоведению".

— Ни фига себе! Ой, извините!

— Ничего страшного.

— Я такое не то что написать, выговорить не смогу.

— Вот видите. Не все у нас так просто. К сожалению.

— Елена, а… а можно просьбу?

— Пожалуйста.

— А две?

Елена задорно рассмеялась:

— Как любил в подобных случаях выражаться мой отец: "Ты, бабка, пеки блины. А мука будет".

— Странно.

— Почему?

— Как-то не бьется, не стыкуется подобное выражение с профессором.

— Отчего же? Папа очень любил народные русские поговорки, знал их великое множество. Самое забавное, что некогда его пристрастил к ним самый натуральный швед.

— Что за швед?

— Вильгельм Наполеонович Гартевельд. Был такой композитор. Не слышали?

— Нет.

— Потрясающий человек. Швед, который настолько влюбился в Россию и в русскую культуру, что переселился к нам и прожил здесь почти сорок лет. Сочинял музыку на стихи русских поэтов, ездил в этнографические экспедиции, где записывал песни тюрьмы и каторги. Как раз в одну из таких поездок по Сибири, в Тобольске, они с папой и познакомились.

— А что ваш отец делал в такой глухомани?

— В 1908 году папу попросили прочесть там курс лекций. Даже страшно представить, что в ту пору мне было всего-навсего…

— Сколько?

— Володя, разве вы не знаете, что задавать подобные вопросы женщине — верх неделикатности?

— Извините.

— Ладно. Так что там у вас за две просьбы?

— Просьба первая: давайте перейдем на ты?

— Да запросто. Принимается. А вторая?

— Можно тебя пригласить?

— Куда?

— В ресторан. Не знаю, как ты, но лично я сегодня, кроме стакана молока и куска хлеба, еще ничего не жевал. Да и должен же я тебя как-то отблагодарить? За экскурсии?

— Глупости. Ничего ты не должен.

— Тогда просто зайдем. Безо всякого повода?

За разговорами они сами того не заметили, как вышли на Невскую, она же 25-го Октября, перШпективу.

— Мне вообще-то домой нужно, — замялась Елена. — Я ведь своих не предупредила, что могу задержаться.