Юность Барона. [3 книги]

— Ты бабу эту не просто глазами пожирал. Ты ее хотел! Причем это желание на твоей физиономии отпечаталось столь отчетливо, что и слепошарый бы срисовал. А знаешь, что самое печальное в этой истории?

— И что же?

— Судя по ответным взглядам, она была не шибко против.

— А тебе не кажется, Михалыч, что сейчас ты…

— Нет, не кажется, — не дал договорить Хромов. — Пойми, я не лезу в твою личную жизнь. И не собираюсь, упаси бог, воспитывать. Вещи, которые я хочу до тебя донести, они совершенно другого плана.

— Ну попробуй. Донести.

— Я, Володя, может, и не такой образованный, как ты, человек. Но в наших делах немножко… Да что там — множко: и подольше, и побольше. Согласен?

— Допустим.

— Так вот: ты даже представить не можешь, сколько нормальных, хороших людей на ЭТОМ погорело! Плохих — тоже. Но их, как ни странно, меньше.

— На чем, на "этом"?

— Сколько в одной только нашей конторе, здесь, на Литейном, судеб поломано за связь с агентами! Ты про Олесю Панченко слышал?

— Нет.

— Правильно. И не услышишь. В этих стенах само это имя — табу.

— Почему?

— Работала она у нас. О-ох и хорош-ша была, хохлушка. А главное, что тут, что тут, — Хромов последовательно постучал себя по груди и по голове, — все в полном ажуре. Что для женского варианта — редкость. И вот получила как-то Олеська задание втереться в доверие к одному польскому пану, которого наши вскорости собирались нахлобучить. Она все правильно тогда сделала, исключительно грамотно сработала. Вот только, пока с ним вошкалась, втрескалась, дура. Может, в постели хорош оказался, может, еще чего? Но так уж оно вышло. Ну а потом — "проше, пана", намазали ему лоб зелененьким[25]. Ради чего, собственно, все и затевалось. А через полгода Олеська спилась. По-настоящему, по-взрослому Пытались ее лечить, путевку в санаторий выписали. Вроде как помогло, отпустило. Обратно на службу вышла. И… повесилась вскоре. Я лично, вот этими самыми руками, помогал ее, обоссанную, из петли вынимать… Как тебе сюжетик? Ндравится?

— Нет.

— Вот и мне тоже. А ведь, заметь, это с агентом дело было. А у тебя, Володя, даже не агент. У тебя здесь вообще не пойми чего: ближайший даже не родственник, а крестник разрабатываемого подозреваемого. Жуть, короче.

— Да при чем здесь связь? Ну сходили мы с ней разок в ресторан?

— Если не ошибаюсь, задание на установление тесных личных контактов с гражданкой Алексеевой тебе никто не давал? Тебе поручался Гиль. Вот кого ты должен был обхаживать, по ресторанам водить и водку стаканами глушить. Дабы старый черт в пьяном беспамятстве язык развязал и про местонахождение тетрадей проговорился. Или, может… — Хромов язвительно прищурился. — Может, у тебя оперативная информация появилась, что тетради эти крестница на теле прячет? Под юбкой? Тогда все, вопрос снимается. Тогда в интересах дела хватай, тащи в койку и того… отрабатывай. Версию… А чего ты запыхтел, как смолянка, впервые хер увидавшая? Если Родина прикажет пахать — будешь пахать, Кудрявцев, никуда не денешься.

— Не буду. Я… я люблю ее.

— Кого? Родину или искусствоведшу?

— Это не смешно.

— Разумеется. Роковая страсть, запретное влечение — это уже Елементы драмы. Помнишь, у Чехова в пьесе ружье на стене висело? Которое, типа, обязательно должно выстрелить[26]? Так вот в пьесе, что сейчас пытаешься замутить ты, это самое ружье — ТЫ и есть. И лично меня это, мягко говоря, напрягает. Надеюсь, ты понимаешь, о чем я?

— Нет.

Хромов шумно вздохнул, сделал несколько нервных затяжек:

— Ладно, станем разжевывать. Что ты, Володя, будешь делать, как себя поведешь, если, к примеру, завтра тебя отправят на улицу Рубинштейна с ордером на арест гражданки Алексеевой?

— Что за чушь? — возмутился Кудрявцев. — Лена ничего такого не…

— Хм… Лена говоришь?.. Ладно, давай рассмотрим другой вариант. Что, если, обратно завтра, ты вдруг увидишь кусок некоей инсценировки? В ходе которой, допустим, некто хватает за жопу твою… Лену? То ли в самом деле ему жопа понравилась, то ли так требуется по сценарию, в данном случае неважно. Твои действия? Стрелять начнешь беспощадно? Сорвешься и под трибунал загремишь? — Доселе внешне спокойный Михалыч начал не на шутку заводиться. — Володя, милый! Прошу тебя — очнись! Не надо, вот не нужно самому себе в гроб гвозди заколачивать!

— Да при чем здесь гроб? Я же не собираюсь…

— А ты соберись! Прежде всего с головой соберись! И попытайся понять, что в отношении человека, с которым ты работаешь оперативную комбинацию, ты допускаешь недопустимые эмоции. А это — непрофессионально и неправильно. Теперь доступно излагаю?

— Вполне.

— Прелестно. Обратно заметь, я молчу за банальную аморалку, которую никто не отменял. Или, может, ты до сих пор не в курсе, что у гражданки Алексеевой имеются законный супруг и двое детей? Желаешь в один не самый прекрасный день заполучить в личное дело подшитую бумажку, начинающуюся словами "довожу до вашего сведения…"?

— Так, может, сам и доведешь?