Юность Барона. Обретения

Углядев подходящий камень, Клавдия развязала узелок и споро накрыла импровизированный стол:

— Давай, Васёк, подсаживайся.

Юрка опустился на землю, и… лицо его перекосилось от гримасы боли — при каждом неловком движении отбитые Битюгом ребра по-прежнему болели нещадно.

— Ой, совсем забыла! — всплеснула руками Клавдия. — Погоди кушать. Я тебе сначала новую перевязку сделаю.

— Да не нужно, Клаш, — смутился Юрка. — И так нормально. Все, отпустило уже.

— Вижу, как оно нормально. Давай снимай бушлат, гимнастерку. Живенько, ребра — это тебе не шутка!

Юрка покорно разделся, являя торс, накрепко стиснутый грязными бинтами наподобие корсета. Клавдия присела на корточки у него за спиной и, обжигающе дыша в затылок, принялась осторожно разматывать бинты.

В какой-то момент от жаркого дыхания, от нежных девичьих прикосновений у парня закружилась голова. Юрку охватило нестерпимое, невесть откуда взявшееся желание отблагодарить, поцеловать эти заботливые руки, и он, зажмурившись, неумело ткнулся губами в тыльную сторону правой Клавдиной ладони.

Он был внутренне готов к любой, вплоть до пощечины, реакции. Однако же ничего страшного не произошло — Клавдия даже не отдернула руку, а просто остановилась, застыла, словно ожидая, что будет дальше. И тогда Юрка снова поцеловал ее руку, на этот раз много увереннее и сильнее. И на этот раз Клавдия отозвалась — просунув свои руки у него под руками, она крепко сжала его плечи, одновременно прижимаясь к голой Юркиной спине всем своим налитым, горячим телом.

— Васенька, Василёк, хороший мой, — зашептала она и порывисто, словно боясь не успеть и торопясь получить все, начало целовать его сперва в затылок, потом в шею, потом…

* * *

— …Юра, Юрочка, хороший мой…

Барон осторожно, словно в полусне, высвободился из кольца обвивающих его рук, поднялся, с грохотом опрокинув стул, склонился к лицу Ирины и, не отрывая взгляда от ее глаз, провел пальцами по задней стороне шеи, затем скользнул вверх, зарывая пальцы в копну волос на затылке, и коснулся губами ее губ, как бы ставя точку в финале прелюдии.

После чего легко, словно пушинку, подхватил Ирину на руки и понес за ширму…

И столько было в этом его порыве нежной страсти и страстной нежности, что присутствовавшая при этой сцене Влюбленность досадливо, до крови прикусила нижнюю губищу. А Любовь, плохо скрывая торжество, целомудренно покинула квартиру, неслышно прикрыв за собою дверь…

* * *

— …Бельдю-ууга! Ты о чем думаешь?! Что я тут надрываюсь-то, ради тебя?!

— Так я сам в полном недоумении, начальник.

— Короче…

— В том-то и дело, что к ночи.

— Ты пойми, Бельдин, иногда — оно, действительно… того… Конечно, преждевременно в этих стенах языком чесать, но… Действительно будет лучше. Надеюсь, не надо объяснять кому?

— А ты что, начальник, в самом деле во мне увидел, кому надо объяснять? Да, если хочешь знать, я, когда помоложе был, таких, как ты, через очки не видел! Меня меньше чем майоры не допрашивали!

— Вот только давай не будем начинать заслугами меряться? Раньше — это раньше. А вот нынче тебя, считай, с поличным…

— Это да, боюсь, меня-то хапнули. Меня-то трудно отрицать.

— Ну и? Сам посуди: зачем следователю проблемы создавать? Пиши чистосердечное, и по-товарищески так к суду и подойдем.

— Вот у тебя, начальник, лицо вроде умное, а ты всё… Вот меня очень колышут проблемы какого-то следователя. А о прошлом и за остальных спрашивать и не начинай. Не порти о себе впечатление.

— А что так? Шибко тёмное?