Юность Барона. Потери

– Стоит-стоит, – блаженно замурлыкала Мадам и, еще крепче прижавшись, потерлась мокрым от пота лицом о мужское плечо. – А что там, на Таганке? Ты ведь, Юрочка, так и не рассказал, кем ты работаешь.

– Я журналист. Специальный корреспондент.

– Что-то подобное я и предполагала. Ну, конечно! Ведь ты такой… такой…

– Какой?

– Умный и романтичный. А на какие темы ты пишешь?

– На разные, – усмехнулся Барон, ощущая прилив редкого благодушия и веселья. – В основном, об искусстве.

– Ах, вот почему тебя было не вытащить из кабинета мужа!

– Да, коллекция у вас замечательная. Скажи, а вот там картина у него висит, это что же – подлинный Айвазовский?

– Вроде бы. Хотя… почему вроде? Учитывая, какую сумму Аркадий Григорьевич за нее заплатил, – безусловно, да!

Некстати вспомнив о сумме, Мадам возмущенно фыркнула и пожаловалась:

– Честно говоря, устала с ним бороться.

– В каком смысле?

– Ты бы знал, Юрочка, сколько денег муж тратит на это своё, будь оно неладно, собирательство! Как подумаешь, просто с ума можно сойти!

– Думаю, не стоит сердиться на супруга. Когда в семье водятся лишние деньги, то почему бы и нет? Тем более, вкладывать в искусство в наши дни не только модно, но и выгодно. Правда, существуют такие неприятные риски, как квартирная кража, грабеж.

– Ах, да разве бывают они липшими? В дачу – вложи, в машину – вложи. А в отпуск съездить? А домработница, с ее аппетитами непомерными? Начиная с прошлого месяца мы платим ей уже пятьдесят рублей! Можешь себе представить?

– Да что ты говоришь? – Барон сочувственно поцокал языком. – Пятьдесят?

– Вот именно.

– Это за ежедневную работу?

– Если бы! Вытребовала себе, засранка такая, день через день. Вот сегодня вечером заявится, приберет, наготовит и – до среды. А мой Аркадий Григорьевич любит чтоб с пылу-жару свежеприготовленное.

– В таком случае соглашусь: пятьдесят рублей – да, почитай, тот же грабеж. Только узаконенный. По соглашению сторон.

– Ах, Юрочка, какой ты у меня остроумный. А в какой газете тебя можно почитать?

– Я для разных газет пишу, – уклончиво ответил Барон и скосил глаза на запястье. – Всё, Аллочка, побегу. Боюсь, бухгалтерия в редакции закроется.

– А сколько сейчас?

– Начало второго.

– Как?! – вскинулась Мадам. – Второй час? Уже? Ко мне же в три маникюрша должна прийти! – Она спрыгнула с кровати, томно прогнулась в пояснице и подняла с полу сброшенный «перед началом матча» халатик. – А ведь надо еще успеть покормить тебя, мой львёныш!

– Это как раз необязательно.

– Ничего не хочу слышать! Мужчина не может уйти от женщины голодным. Тем более после того как… как он насытил женщину… Ах, Юрочка, какой ты сладкий! – Мадам с видимым усилием взяла себя в руки, гася очередное, волной накатившее желание. – Всё! Я в душ, а потом на кухню. Полчасика твоя бухгалтерия подождет, никуда не денется.

Алла с завидной резвостью выпорхнула из спальни. Проводив ее взглядом с легкой примесью отвращения, Барон затушил сигарету и выбрался из-под одеяла.

Одевшись, он подошел к трюмо, наугад вытянул несколько ящичков и наткнулся на палехскую шкатулку, под завязку набитую ювелирными украшениями. Порывшись в коих, он удовлетворенно крякнул, убрал на место, вернулся к кровати и приподнял матрас.

М-да… Как же это все неоригинально! Ладно рядовые, замороченные работой и бытом граждане – у тех физически не остается времени для фантазий. Но вот ответственные партийные работники могли бы изобрести и более нестандартные места для хранения личных сбережений, облигаций госзайма и сберегательных книжек на предъявителя.

Зафиксировав до кучи наличие в гардеробе меховых изделий, Барон покинул спальню и широким коридором прошел в прихожую, секундно задержавшись у двери ванной комнаты. Убедившись, что вода продолжает шуметь, он добрел до оставленного под вешалкой чемоданчика, достал из него брусок пластилина, пузырек с машинным маслом и небольшую металлическую пластину. («Все свое ношу с собой!») Раскатав по металлу ровным тонким слоем пластилин, Барон обильно смазал его маслом, подхватил небрежно оставленные на тумбочке ключи от квартиры и аккуратно сделал оттиски. Негромко сам себе приговаривая при этом: «Всё пригодится – что к делу сгодится».

– Ю-уу-рочка! – перекрикивая шум воды, зазывно заголосила из ванной Мадам. – Ты не мог бы потереть мне спинку?

Барон собрал и уложил свои кустарные причиндалы, тщательно обтерев, вернул на место ключи и, усмехнувшись, поспешил на помощь даме…

* * *

Степан Казимирович открыл глаза и обнаружил себя лежащим: все там же в кабинете, все на том же диване. Правда, теперь укутанным шерстяным пледом, с заботливо подоткнутой под голову подушкой. На стоящем у изголовья табурете, помимо пузырьков с лекарствами и использованных ампул, сыскался графин с водой. Гиль осторожно приподнялся, прямо из горлышка напился и надтреснутым голосом позвал:

– Ма-а-арфа!

В кабинет заглянула встревоженная домработница, вопросительно посмотрела на – что и говорить? – хреново выглядевшего сейчас хозяина.

– И не надейся, Марфа, – слабо улыбнулся Гиль, считав ее тревогу– Живой ищо.