Юность дедов наших

Тётя Аня поставила на стол чугунок с ужином и только сейчас заметила, что сын куда-то собирается.

— Ты куда намылился, в район опять, за железками?

Николай сел на лавочку и швырнул на пол вещмешок.

— Не могу я так больше, мам.

— Что случилось-то?

— Мужики воюют, а я здесь. Вон Нине только что похоронка пришла. Стыдно ей в глаза смотреть было. Правильно она мне высказала. Может, если бы мы все, у кого бронь, упёрлись, так и отбились уже. Октябрь скоро, а просвета не видать.

— Так и хлеб растить надо. Кто их всех кормить будет, бабы с пацанами? У нас уже ноги не ходят, от зари до зари на работе, а надо успеть и свой огород обработать.

— Я не об этом, — попытался вставить слово Николай.

— А я об этом. На трудодень ничего не дают, всё на фронт. Ты решил меня совсем одну оставить?

Николай встал и подошёл к матери.

— Воевать пойду. Только не ругайся и не уговаривай. Так надо.

Тётя Аня присела на стул и вздохнула:

— Не буду уговаривать. Иди, раз собрался. Может, ты и прав, надо всем вместе упереться.

У председателя с ним состоялся тоже нелёгкий разговор. Тот метался по кабинету как тигр в клетке:

— Еще раз говорю, что не обязательно тебе сейчас идти. Справляются пока. Будет необходимость, то и меня, и старого Мирона призовут, — председатель остановился и спросил, опершись на рабочий стол, — на кого технику оставляешь? На пацанов? Знаешь ведь, что ситуация хреновая. Рухлядь работает, а план вынь да положь.

— Ну, чего ты, Андрей Егорович, рисуешь такой ужас страшный? Пацаны эти, как ты говоришь, лучше меня трактора знают, потому как интересно им это пока. Не приелось, — возразил Николай, — справятся.

Председатель расстроенно покачал головой:

— Зря ты едешь сейчас. Там бои сильные. Я в районе слышал, что отступают наши по всем фронтам, может, переждёшь?

— Ну вот, а говорил, что справляются. Люди хоть в глаза ещё не говорят, но за спиной шепчут. Вон Нине похоронка пришла, а я здесь.

— На тот свет не опоздаешь. Подумай ещё раз, пока не поздно, хорошо подумай.

— Не рви душу, поеду я, — отрезал Николай.

Санька с Василём смотрели в след подводе, которая увозила их товарища куда-то в неизвестность, так же как их отцов недавно увезла районная полуторка. Что будет дальше — никто не знал. Только ощущение невозместимой потери, пустоты, бессилия перед непреодолимыми обстоятельствами возрастало всякий раз, когда очередной призывник отправлялся туда, откуда ещё никто не возвращался.

Нина шла по улице с ведром воды, левой рукой придерживая ворот телогрейки. Ноябрь вступал в силу. Промозглый ветер и мелкий моросящий дождь били в лицо, заставляя отворачиваться в сторону. Навстречу Нине быстрым шагом шла к себе домой тётя Аня.

— Здравствуй, Анна, — попыталась начать разговор Нина, но та прошла мимо, даже не повернув головы. Подошла к своей калитке, отворила её и прошла дальше в дом, не желая и видеть того, кто надоумил её сына без необходимости уйти на войну.

Нина молча смотрела ей в след, понимая, что Анна имеет полное право на неё обижаться, даже ненавидеть. Она миллион раз пожалела о той минутной слабости, когда обвинила Николая в том, что он живой, а муж её погиб. Конечно, Николай здесь ни при чём. Сердце сжималось каждый раз, когда она вспоминала это всё.

— Здорова, Нина, — раздался голос подошедшего Мирона, — ты Анну не видала?

— Видела, — ответила девушка, — она только что домой прошла.

Мирон, будто смутившись, отряхнул рукой сиденье велосипеда, затем свою почтовую сумку и откашлялся:

— Ты бы домой шла. Она баба решительная, как бы не случилось чего.

— Она добрая, просто обижается на меня и понятно почему, но я вовсе не хотела Николая на войну посылать. Ляпнула, не подумавши, а оно вон как получилось.

Мирон расстегнул сумку.

— Тут другая беда, — он достал знакомый уже девушке бланк, — вот, на Николая пришла.

У Нины из рук выпало ведро и грохнуло об землю.

— Вот так, — сказал Мирон, застёгивая сумку, — как и твой муж, тоже пару месяцев как уехал, и теперь всё, нету. Ты иди, иди.

Нина осталась на месте, а почтальон, ковыляя на протезе и держась за руль своего велосипеда, пошёл дальше.

Тётя Аня стояла рядом с печью у себя в доме. Нужно было немного прогреть, чтобы вечером не возвращаться в холодные стены. Она увидела в окно, что возле калитки топчется и не решается зайти Мирон. Женщина вышла на ступеньки, почтальон, пряча глаза, подошёл.

— Здравствуй Анна. Тут дело такое, — он достал из сумки похоронку и протянул, — прости если что.

Она взяла её в руки, бегло прочитала, взглянула поверх головы почтальона на дорогу, смяла бланк в кулаке и, ни слова не говоря, резко вернулась в дом. Войдя внутрь, она откинула крышку сундука, достала из него завёрнутое в мешковину ружьё, заломила его, заглянула в стволы, резко сложила и спустила оба крючка. Раздался сухой, металлический щелчок. Её сын всегда держал охотничью двустволку в исправном начищенном состоянии. Анна накинула на плечо полный патронташ и направилась к двери.

На ступеньках её встретил старый Мирон. Поняв, что сейчас произойдёт, он кинулся к женщине, выставив вперёд руки, пытаясь схватиться за ружьё.