Юность Есенина

Несмотря на протест рабочих типографии, московский градоначальник распорядился подвергнуть задержанных полицией аресту на три месяца.

Несколько позднее, 25 октября 1913 года, он же, «признавая пребывание означенных лиц в Москве вредным для общественного спокойствия и порядка… постановил: воспретить поименованным лицам жительство в Москве и пределах московского градоначальства на все время действия Положения об усиленной охране, о чем им и объявить»[213].

Родные и близкие арестованных, товарищи по работе не примирились с таким решением. Они начали ходатайствовать перед московским градоначальником об отмене запрета на жительство в Москве.

Вместе с другими рабочими типографии посильное участие во всех этих делах принимал и Есенин. Вспомним, что в письме к Панфилову, сообщая об аресте товарищей, он указывал: «Много хлопот, и приходится суетиться». Корректор М. Мешкова рассказывает: «Когда арестовали несколько наборщиков, мы все это видели, возмущались. Есенин был особенно взволнован и расстроен случившимся» [214].

Все, что произошло после 23 сентября 1913 года — аресты организаторов демонстраций и забастовок, полицейские репрессии против бастующих, усилившиеся гонения на рабочую печать, полицейские обыски, слежка шпиков, — глубоко растревожило душу юного поэта, взволновало и опечалило его:

Сбейте мне цепи, скиньте оковы!
Тяжко и больно железо носить.
Дайте мне волю, желанную волю,
Я научу вас свободу любить. (5, 103)

Этими стихами начинается письмо Есенина к Панфилову, отправленное вскоре после тревожных сентябрьских дней. «Тебе ничего там не видно и не слышно в углу твоего прекрасного далека, — писал он. — Там возле тебя мирно и плавно текут, чередуясь, блаженные дни, а здесь кипит, бурлит и сверлит холодное время, подхватывая на своем течении всякие зародыши правды, стискивает в свои ледяные объятия и несет бог весть куда в далекие края, откуда никто не приходит. Ты обижаешься, почему я так долго молчу, но что я могу сделать, когда на устах моих печать, да и не на моих одних.

Гонима, Русь, ты беспощадным роком,
За грех иной, чем гордый Биллеам,
Заграждены уста твоим пророкам
И слово вольное дано твоим ослам.

Мрачные тучи сгустились над моей головой, кругом неправда и обман. Разбиты сладостные грезы, и все унес промчавшийся вихорь в своем кошмарном круговороте»[215].

Жертвы, которые приходилось нести рабочим в схватках с царизмом, временные неудачи, наконец, непосредственная опасность, которой подвергался Есенин и особенно его товарищи по революционной работе, — все это молодой поэт искренне принимал к сердцу и тяжело переживал. Есенин, впервые участвующий в событиях такого рода, не имел еще боевой закалки. Романтически настроенному юноше, пока еще больше стихийно захваченному могучей волной нового революционного подъема, подавление царскими властями выступления рабочих в сентябрьские дни 1913 года казалось непоправимой бедой, крушением надежд. «Печальные сны охватили мою душу. Снова навевает на меня тоска угнетенное настроение. Готов плакать и плакать без конца, — пишет он другу. — Все сформировавшиеся надежды рухнули, мрак окутал и прошлое и настоящее. „Скучные песни и грустные звуки“ не дают мне покоя. Чего-то жду, во что-то верю и не верю. Не сбылися мечты светлого дела. Планы рухнули, и все снова осталось на веру „Дальнейшего будущего“. Оно все покажет, но пока настоящее его разрушило. Была цель, были покушения, но тягостная сила их подавила, а потом устроила насильное триумфальное шествие. Все были на волоске и остались на материке. Ты все, конечно, понимаешь, что я тебе пишу. …На Ца + Ря не было ничего и ни малейшего намека, а хотели их, но злой рок обманул, и деспотизм еще будет владычествовать, пока не загорится заря. Сейчас пока меркнут звезды и расстилается тихий легкий туман, а заря еще не брезжит, но всегда перед этим или после этого угасания владычества ночи, всегда бывает так. А заря недалека, и за нею светлый день…»[216]. Здесь много недосказано по цензурным соображениям. Есть в этом письме и налет наивной юношеской таинственности («на Ца + Ря не было ничего», т. е. на царя), и характерное для молодости стремление к «преувеличению», романтизации опасности. Вместе с тем в нем чувствуется глубокая убежденность Есенина, что заря свободы недалеко. Молодой поэт опечален трагической судьбой тех, кто безо времени сгиб, восстав против владычества деспотизма. Об одном из таких безымянных «страдальцев земли» рассказывает Есенин в стихотворении «У могилы», которое приводит в письме: