Юность гения

— Кто там? — услышал Хусейн глухой раздраженный голос и в углу огромного зала, у окна увидел одинокую фигуру правителя. Эмир кормил голубей, слетевшихся на галерею.

— А, это ты….

Эмир неторопливо подошел к столику в углу, где стоял объемистый пузатый кувшин.

— Я потревожил тебя, разбудил?

— Нет, государь. Я не спал.

— Ну и прекрасно, я тоже. — Эмир наполнил прозрачные стеклянные кубки, один из них протянул Хусейну: — Пей.

Темно-красное, вишневого букета вино казалось в кубке густым, переливающимся.

— Ну, что же ты? — чуть усмехнулся эмир. — Повелитель Бухары подносит тебе вино своей рукой.

Хусейн сделал глоток.

— Ну как, нравится?

— Да, государь, — у Хусейна заблестели глаза. — Такой аромат!

— А я его совершенно не чувствую, — эмир поднес кубок к лицу, сморщился. — Что мусалас, что… желчь, никакой разницы.

Он с отвращением поставил кубок. Нездоровая, темная волна то ли хмеля, то ли просто недомогания проползла по его лицу. Он отвернулся. Хусейн пристально проследил за ним, тоже отставил свой кубок в сторону.

— Ваше величество, — осторожно позвал он.

— Да.

— Позвольте мне осмотреть вас.

— Осмотреть? Зачем?

— Мне кажется, вы нездоровы.

— К чертям, к чертям! — отмахнулся эмир. — Лекарей у меня и без тебя хватает. Лучше пей! Где твой кубок? — Ои наполнил кубок Хусейна до краев. — Только прежде скажи что-нибудь.

— Ну что ж, скажу. — Хусейн был серьезен.

Ты видишь, друг мой, те тряпицы?
Их озорной взвивает ветер.
Ты скажешь: «То влюбленный бродит,
Кляня в тоске весь белый свет».
Нет, то привратник полководца
Нам издали руками машет,
Он говорит: «Не подходите!
Вы видите, приема нет».

Эмир засмеялся.

— Как? Как? «Приема нет»? — Он поднял кубок. — Недурно. Пей.

Они глотнули из кубков. Эмир вдруг снова сморщился, выронил кубок. Хрустнуло стекло на ковре, на халат плеснуло кроваво-красное вино. Эмир помрачнел как туча.

— А знаешь… ведь это худшая из примет, — проговорил эмир.

Хусейн наклонился, быстро собрал осколки.

— Ваше величество, — начал Хусейн. — Могу я просить вас…

— Проси, — не сразу отозвался эмир.

— Вышлите человека в наш дом.

— Зачем?

— Чтобы успокоить домашних и принести сюда одну вещь.

— Изволь, — рассеянно кивнул эмир. — А что это за вещь?

— Мой ящик с лекарствами, — спокойно произнес семнадцатилетний Хусейн и, на мгновение опередив нахмурившегося эмира, добавил: — Я понимаю, что приема нет, но на этот раз хотел бы обойти привратника.

Эмир помолчал и скупо усмехнулся.

Во время осмотра на эмира снова накатила черная меланхолия. Он полулежал, откинувшись на пышные, огромные подушки, угрюмо молчал, прикрыв глаза, потом тяжко вздохнул:

— Ну что, нашел что-нибудь?

— Пока нет, государь, — сосредоточенно следя за пульсом, отозвался Хусейн.

Эмир кивнул, не открывая глаз:

— И не найдешь.

— Почему, государь?

— Потому что болезнь не здесь.

— А где же?

— Там, — эмир приподнял усталые веки и ткнул рукой в сторону окна. — Там… Осмотри лучше больного по имени род людской. Осмотри и излечи, если можешь. Выправь горбы уродам, сделай предателей верными, лицемеров — святыми.

Он говорил просто, горько.

Хусейн, осматривавший веки, мочки уха. пальцы эмира, поднял глаза:

— Ваше величество беспокоят государственные дела?

— Нет, — качнул головой эмир. — Почти не беспокоят. Потому что мне иногда кажется, что ими управляю уже пс я, а кто-то совсем другой.

— Кто же?

— Не знаю. Ну например, Махмуд Газневи…

— Я часто слышу это имя. В толпе, на базаре, в мечети. Кто это?

Эмир скривил губы в ненависти и презрении:

— Чернь. Выскочка. Сын раба нашей семьи. Двадцать лет назад он умер бы за честь подать мне стремя, а сейчас судит и решает от имени великого халифа.

— Как это могло случиться?

— Задобрил халифа подарками из своей Газны, влез в доверие, и халиф провозгласил его своей правой рукой, «десницей веры». Вот она теперь и душит страну за страной, эта десница.

Хусейн затревожился всерьез:

— Выходит, Бухара может пасть? Но этого нельзя допустить, государь! Надо спасти ее!

— Как? — устало отозвался эмир. — Духовные отцы почти все на его стороне. Наемное войско совершенно ненадежно. Даже здесь, во дворце, я чувствую предателей.

— Когда-то ваш великий предок Исмаил Самани сумел поднять простой люд: ремесленников, землепашцев, строителей. даже рабов!

— Чернь? Бесполезно. Она не встанет за меня, — качнул головой эмир. — Бродяги пустили слух, что Махмуд простит все недоимки за прошлые годы. Это решающий удар…

— Это наверняка обман!

— Пожалуй. Но ему верят…

Он вдруг поднялся, отстранил Хусейна, зашагал по комнате, без халата, в измятой рубашке, встревоженный, мучающийся сомнениями, очень несчастный человек.