Юность гения

— Вы ученый человек, господин Хусейн. Вам стыдно унижать рабыню, — с тихим достоинством сказала она. — Разве я делаю это ради денег?

— Прости. Я не хотел обидеть. — Он мучительно, безвыходно думал совсем о другом, и она поняла это, смягчилась.

— Бог поможет вам, — сказала она убежденно. — Он же видит, сколько добра вы делаете людям. — Он молчал, опустив голову. Она тревожно оглянулась. — Если я что-то узнаю о моей госпоже, я найду вас. Прощайте.

И он остался один.

Нет, он не рыдал и не грыз землю. Он долго, до самой ночи стоял на берегу, под старым талом. Просто стоял застыв. Никуда не смотрел и ни о чем не думал. Потом, сам не заметив как, сел на землю, уткнул голову в колени.

И было тихо. Только сердце било глухо, тяжко, больно.

Отец умер глухой ночью.

Он умирал мучительно. Последний приступ крутил, ломал, душил это усталое, слабое тело беспощадно и жутко.

Отец весь вытянулся, приподнялся над постелью, будто что-то влекло, тянуло его вверх и только хрипел:

— Хусейн… Хусейн… Хусейн…

— Терпите! Ну… Чуточку… Еще! — умолял Хусейн, одной рукой массируя затихающее отцовское сердце, а другой подавая пиалу с настоем. — Еще чуть-чуть!.. Сейчас пройдет! Глотните.

Настой, уже бесполезный, не входил в тело отца. Он струился по подбородку, шее.

— Терпите… отец… чуть-чуть… еще немного. — Взмокший от напряжения Хусейн все продолжал массаж сердца, боясь остановиться.

— Папа! — отчаянно вскрикнул подошедший сзади Махмуд, грохнула пиала, выпавшая из его рук, и он, закрыв лицо руками, выбежал из комнаты.

Хусейн остановился и опустил руки.

Несколько бесконечных секунд он смотрел в лицо отца. В соседних комнатах, по всему дому уже поднималась волна горя: крики, топот ног, стук дверей, надрывный плач.

Хусейн закрыл отцу глаза.

В комнату вошли и обступили тело домочадцы и соседи, Хусейн поднялся и отошел к окну.

Он стоял, гляди в глухую, бездонную тьму азиатской ночи, и лицо у него было горящее, напряженное, будто он собирался сделать сейчас что-то решительное.

Внезапный ветер колыхнул ветки за окном, тронул стену, крышу, будто кто-то прошел. Зашевелилась мгла, зашелестела, дохнуло леденящим холодом.

— Я ненавижу тебя, слышишь? — произнес Хусейн, глядя в эту тьму. — Ненавижу. Ненавижу. Всем разумом… всей волей… всем телом… ненавижу тебя.

В комнате поднимался вой, сначала тихий, потом нарастающий, хватающий за сердце.

— Берегись. Я не остановлюсь ни перед чем… не пощажу ничего заветного… ничего святого, чтобы уничтожить тебя… Берегись.

Задыхающийся от плача Махмуд ткнулся в его плечо. Хусейн обнял брата.

— С кем?.. — всхлипывал Махмуд. — С кем ты говоришь?

— С ней… Со смертью. — Махмуд отшатнулся. — И с мраком жизни.

Месяц зу-ль-каада 388-го года хиджры.

Хранителем библиотеки Саманидов оказался поэт Имаро, тот самый статный, темноглазый юноша, который читал на пиру первое четверостишие.

Он встретил Хусейна дружеским поклоном.

— Я сердечно рад вам, дорогой Хусейн, и приношу самые искренние соболезнования по поводу потери отца.

Помолчали и двинулись по галерее, опоясывающей светлое, с затейливым изразцовым узором, здание хранилища.

Стражи посторонились, и они вошли в здание.

— Итак, вот наша библиотека.

Длинная анфилада комнат и залов открылась перед Хусейном. Стены были украшены орнаментами, потолки расписаны, полы устланы коврами, но самое главное для Хусейна заключалось в тяжелых сундуках, окованных узорными медными скрепами и установленных вдоль стен в каждой комнате. В них и в высоких настенных шкафах, закрытых от пыли расшитыми полотнищами, хранились книги.

— Сколько книг! — вырвалось у Хусейна.

— Да, — улыбнулся Имаро. — За какие-то двести лет здесь удалось собрать ноты все, что написано за тысячу. Думаю, сейчас такие хранилища могут быть лишь в Багдаде и Дели.

Анфилада продолжалась. В одном из залов стояли невысокие круглые столы.

— Здесь вы можете работать. Слуга принесет вам нужные тома прямо сюда.

— Да, но как я определю, что мне нужно?

Имаро улыбнулся:

— Именно такое чувство было в первый день и у меня. Я назначен хранителем недавно и вначале думал, что вот наконец начитаюсь. Но ведь это море, в нем можно утонуть.

Рассказывая, он отдергивал полотнища, открывал огромные сундуки. Книг, больших, малых, пергаментных, бумажных, в самых разных — от золота до кожи — переплетах было, действительно, море.

— Поэтому я решил прежде всего разобраться, что где лежит. Я думал, что справлюсь с этим за месяц, ну за два… Наивный человек! Здесь столько работы, что мне пришлось поселиться тут со своей матерью и молодой женой.

— Вы женились? — разглядывая книги, спросил Хусейн.

— Да, недавно. Вообще-то я не очень собирался, но мать сосватала такую прелесть, что я, как увидел ее, сразу решился.

— Поздравляю вас.

— Благодарю. Кстати сказать, она у меня изрядно грамотна и во многом помогает мне.

Он достал из отдельного шкафчика толстую кипу кожаных листов.