«Юность». Избранное. X. 1955-1965

— Ребята, кто возьмет женщину с ребенком?

— Смешно! — сказал Сашка. — Ребенка нельзя везти по такой дороге.

— Я прошу вас, — тихо произнесла женщина.

— Что нас просить! Вы природу просите, — сказал Фокеев.

— Бога, бога, — добавил Сашка.

— Ну, кто возьмет женщину? — снова спросил Чалин.

Все молчали.

Чалин повернулся к женщине.

— Никто не возьмет вас. Там пурга, морозы. Простите, помочь ничем не можем… Неизвестно, сколько дней придется ехать.

Женщина молчала и не уходила. Она смотрела в землю и точно, боролась с чем-то внутри себя, что мешало ей быть настойчивой. Наконец она снова подняла голову и сказала совсем тихо, но еще неистовее, чем раньше:

— Прошу взять меня.

— Гражданка, это смешно! — возразил обросший Джурабай.

— Вы не представляете, что там будет, — заговорил опять Чалин, — снег, мороз, завалы!.. Может быть, придется ночевать в снегу.

— Трое суток в кабине, — вставил Фокеев.

— Слушайте, хватит трепаться! — Сашка Федотов поднялся с бревен. — Я возьму женщину с ребенком.

— Послушай, друг, ты же не едешь! — смеясь, закричал Чалин, радуясь тому, что Сашка поймался.

— Почему? Я еду вместе с колонной, — не моргнув глазом, серьезно заявил Сашка. — Мне уж больно сын ваш понравился. Шустрой! Как зовут его?

— Амир-бек.

— Уж больно мне Амир-бек понравился! — сказал Сашка весело и подошел поближе к мальчику.

— Замечательный пацан! — заявил Сашка с восхищением.

— Когда вы выезжаете? — спросила женщина, улыбаясь.

— Через час, — сказал Чалин. — Идите скорее за вещами. Да, кстати, оденьтесь потеплей.

— Хорошо, я быстро, — сказала женщина и пошла, и все они смотрели ей вслед, пока она не вышла за ворота.

Тогда Степан Дорофеевич обернулся к Сашке.

— Ну, ты и жук!..

— И бензонасос сразу заработал, — вроде бы разговаривая сам с собой, серьезно сказал Фокеев.

— Нет, бросьте, ребята! — опять разваливаясь на бревнах, сказал Сашка. — Интересно, кто она такая?

— Не видишь, мать-одиночка, — сказал Джурабай.

— Нет, подвезло тебе, Сашка, — ухмыляясь и подмаргивая, пошутил Степан Дорофеевич. — Только вот малец ни к чему…

— Я из-за пацана и ее-то взял, — возразил Сашка и вдруг вскочил, ударил Степана Дорофеевича по шее и закричал с восторгом: — Значит, едем, Дорофеич! И пропьют без нас твою сестренку…

II

Я НАЧНУ ЖИТЬ СНАЧАЛА

Женщина с ребенком на руках, выйдя за ворота на улицу, глубоко вздохнула и быстро пошла по влажному, растоптанному снегу.

Впереди в ветвях белых исполинских тополей пылало солнце… Арык, полный снежной воды, вспыхивал под его лучами…

Женщина торопилась, шагала быстро, почти бегом, и через два квартала свернула в белое двухэтажное здание, взбежала по лестнице.

«Скорее… нельзя опоздать! — думала она, открывая дверь квартиры. — Через полчаса обеденный перерыв, придет свекровь, и тогда все пропало. Нужно притворяться, придумывать объяснение, а машины уйдут! Через три дня приедет он — и уехать будет совсем нельзя! И тогда все останется, как вчера, позавчера… И все, все, о чем мечталось, все светлое… погибнет совсем, совсем!»

Она положила сына на диван. Он спал спокойно.

«И хорошо, что он спит, проснется уже в дороге». Сбросила с себя пальто и осталась в цветастом халате. Косы упали с головы, волосы рассыпались по спине. Она быстро собрала их в пучок, повязалась белым платочком по-деревенски…

«Через полчаса придет его мать… Она все поймет, ее не обманешь! Да и вещи увидит». Вещи! Ведь надо собрать вещи в дорогу! Вещами забиты все три комнаты. Это все их вещи, купленные за два года семейной жизни. Это все его вещи. Она не возьмет ни одной. В его комнате разбросаны рубашки, галстуки, платки, утром он собирался на выставку и, как всегда, все расшвырял.

Она достала из-за шкафа потертый чемоданчик, с которым когда-то ходила на тренировки. Вот старый спортивный костюм, тапочки, милые тапочки! Прошло всего три года, а будто сто лет! Точно пылью запорошило душу. А вот зеркальце, маленькое, круглое, в зеленом ободке. Любила подолгу смотреть на себя, правда, тайком. Любила себя, гладила по щекам, дура! А сейчас готова себя избить!

А вот и фотография — весь выпуск. Она стоит сбоку, отошла от всех, гордая тихоня, зазнайка!

— Теперь я тебя знаю, — сказала женщина, глядя на себя в зеркало.

«Ты совсем не жила, а всю жизнь играла. Перед собой, перед людьми… И гимнастикой в техникуме занималась, чтобы фигура была лучше, чем у всех, и короткую мальчишескую прическу носила, и принципиально ни губы, ни ресницы никогда не красила, чтобы ни на кого не быть похожей (знала, что и так красива!). Ходила как по ниточке и все думала, думала… о себе…

Любила подолгу смотреть в одну точку. Девчонкам в общежитии сказки рассказывала, бывало, до трех ночи (тут же на ходу придумывала) про подземные ходы и египетские пирамиды, о летучем голландце».