«Юность». Избранное. X. 1955-1965

— Ишь ты, — засмеялся Сашка, — так ему и надо! Но ты, видать, хочешь пить. Пить тут есть что: и снега полно и вода в радиаторе. Только маловато жратвы. Совсем почти нет. Но ты не беспокойся: за перевалом стоит машина этого, голубоглазого. Как только мама проснется, я пойду к нему.

Мама наконец проснулась. Она села и попыталась улыбнуться, поправляя волосы перед круглым зеркальцем.

— Мне стало лучше. Только болит голова, — объяснила она виновато и протянула руки к сыну. — Дайте мне его.

— Пожалуй, пора и позавтракать, — бодро заговорил Сашка. — Пусть пацан поест ананасового пюре. А мы закусим хлебом с сахаром и снегом.

Сашка достал из тощего мешка горбушку черствого калача, запыленные кусочки сахара и разложил все на газете.

— Кушайте! Кушайте и отдыхайте! А я отправлюсь к этому типу с поломанного грузовика и возьму у него обратно консервы и термос. Термос с зеленым чаем. Я ему скажу, чтобы смотался вниз и сказал там, что нас присыпало. Приедет бульдозер — и порядок. В общем, навещу этого типа с визитом вежливости.

— Далеко он отсюда? — спросила Люда.

— Километра два… — соврал Сашка.

До «типа» нужно было идти семь километров через перевал.

VI

ТЕРМОС С ЗЕЛЕНЫМ ЧАЕМ

— Вы разбираетесь в машине? — спросил Сашка Люду, прежде чем отправиться с «визитом вежливости».

— Нет.

— Жаль. Ну ладно. — Сашка снял с себя полушубок. — Вот наденьте и не спите ни в коем случае. Я приду часа через два-три…

Сашка не зря спросил Люду, разбирается ли она в машине: он оставил в радиаторе воду. Это было рискованно. Если ударит мороз, вода замерзнет и может разорвать радиатор. А сама Люда прогреть мотор не сможет. Поэтому придется поторапливаться, чтобы вернуться раньше, чем замерзнет вода.

Оставшись одна, Люда почувствовала себя спокойно и твердо. Теперь и в обморок упасть нельзя. Нельзя растрачивать энергию на страх. Надо заняться делом!

Она приоткрыла дверцу, достала снега и талой водой умыла Амир-бека. Его щеки засияли, как помидоры. Впрочем, больше дверь открывать нельзя. Солнце потускнело, подморозило, тепло уходит из кабины. Все надо экономить.

С вершин сорвался ветер и снежной пылью покрыл машину.

Сашка добрался до голубоглазого типа через два часа. Тот сидел в кабине и читал газетный клочок, шевеля губами. Он ничуть не удивился при виде Сашки.

— И ты засел, — только и сказал.

— Завалило. Спереди и сзади. А ты читаешь? Молодежь! Термос целый?

— Целый. Я оставил на ночь. Мороз будет.

— Давай сюда. А консервы?

— Одну банку мяса я съел.

— Ну, твое счастье. Остальное забираю обратно.

— А что, у тебя совсем ничего не осталось? — Голубоглазый со вздохом достал банки из-под сиденья.

— Ничего нет. Слушай, браток, придется тебе спуститься вниз, скажешь там, что меня присыпало. Видишь, крутит опять. А там женщина с ребенком.

Голубоглазый угрюмо молчал.

— У меня взрывчатка, — сказал он. — Я четверо суток от груза не уходил.

— Дойдешь к дорожному мастеру, пусть высылает сразу бульдозер, — точно не слыша его возражения, продолжал Сашка. — Ты посмотри, что там начинается.

Они посмотрели вверх.

Наверху, над перевалом, плясал снежный смерч.

— И на кой черт ты один сюда поперся? — выругался голубоглазый, и Сашка понял, что тот пойдет вниз.

— Ну ладно. — Сашка отвинтил крышку термоса. — Давай шарахнем по глотку и пойдем.

Они выпили по глотку, закурили и пошли в разные стороны.

Семь километров… Семь километров по свежему снегу, когда ветер сразу же заметает следы и когда нужно идти в гору, только вверх.

Через шесть километров будет перевал, оттуда в солнечное утро виден весь Памир — и на юг и на север. Вид — как на открытке. Белые пики, голубые тени во впадинах, облака — как овчинки в эмалированном небе.

А сейчас куда-то к черту исчезли в снежной кутерьме и горы, и небо, и юг, и север. Сашка не смотрит по сторонам, он уставился вниз, для него теперь в мире существуют только ноги, которые он еле-еле вытаскивает из снега.

Еще есть термос, термос с зеленым чаем. И кто это придумал термос? Сашка с благодарностью думает о неизвестном человеке, который изобрел термос. Потом он начинает думать о мальчике. Наверно, он снова спит на руках у матери. А в кабине все холоднее. Старая кабина, продувает ее, как решето. И некому прогреть мотор. Вода, пожалуй, уже замерзла. Вот баба, ничего не понимает, даже мотор не может прогреть! Если замерзла вода, — хана! А мороз дерет все крепче. Надо быстрее! Сашка пробует прибавить шаг, ноги вязнут уже выше колен. Снег сечет лицо, дышать нечем, сердце бьется о ребра чугунным шаром, а воздуха совсем уже нет; еще шаг — Сашка садится в снег и начинает длинно ругаться. Ругается он и в бога, и в снег, и в Памир… Костерит он и «эту бабу», которая на черта сдалась ему! Но вот сердце успокаивается, разгоряченное лицо остывает от мокрого снега. Сашка поднимается и лезет в сугроб. Теперь вся дорога — одни сугробы.