Юность Куинджи

На следующий день пришел Спиридон, вызвал на улицу Архипа и сказал, что девочку отвез домой на своей бричке дядя Гарась.

— Велела кланяться тебе, — добавил брат. — Просила так и сказать: кланяется, мол. И никогда не забудет твоей помощи. Гляди, она из богатого рода.

— Не затем помогал ей, — ответил Архип. — Ла–а-адно…

В воскресные октябрьские дни Куинджи брал ящик с красками, картон или доску и уходил далеко вверх по течению Кальчика, где были построены водяные мельницы. Выбирал уединенное местечко, подолгу смотрел, как в лучах осеннего солнца вспыхивают краски на воде, на лопастях мельничного колеса, на подгоревших листьях боярышника, ивы и клена.

Легко наносил на картон угольком речку, мельницу, камыш и прибрежный кустарник. Затем осторожно стряхивал раскрошившийся уголь, но не так, чтобы исчез рисунок, и принимался за краски. Медленно смешивал их, сравнивал с натурой, наносил мазки на картон. И так без роздыха работал час, другой, пока не становилось ясно, что этюд готов.

Отступал назад, прищуривал глаза, всматривался в этюд долго, придирчиво, затем тоскливо вздыхал и произносил вслух:

— Все‑таки не ярко. Нет натурного света.

Вспоминал Феселера, который мог бы объяснить, как достигать точного изображения, но тот уже несколько месяцев не показывался в Мариуполе…

«Может, рисунки показать Вере? — подумал Архип, когда Аморети заговорил об ее отце. — Нет, еще девчонка. Похвалит, наверное, как и Настенька. А мне нужна помощь настоящего художника».

Все тверже утверждался он в мысли, что необходимо идти к Айвазовскому. И Аморети при удобном случае заговаривал об этом.

— По всему видать, война скоро кончится, — говорил он. — Раненые в госпитале только и твердят: выдохся неприятель. Положил он под Севастополем двенадцать десятков тысяч людских душ… Тебе ведомо, сколько в Мариуполе вместе с Марьино и Карасевкой народу проживает? Едва ли тысячи четыре наберется. Вот и посчитай: целых тридцать поселений таких, как наше, легли на поле брани. А ради чего? И россиян, должно, не меньше во имя отечества и царя–батюшки полегло.

Он замолчал. В последнее время хозяин Архипа стал частенько забывать начальную причину беседы. Раньше за ним такого не водилось. Обычно речь его ограничивалась указаниями и различными распоряжениями, была короткой и четкой. Теперь говорил много, вроде бы рассуждал, в ореховых глазах появлялась отрешенность. Наверное, до сих пор не прошло потрясение или страх, пережитые во время нападения неприятельского десанта на Мариуполь. Вот и сейчас Спиро Серафимович долго глядел на Куинджи и словно не узнавал его. Неожиданно взмахнул рукой перед своим лицом, как бы отгоняя назойливую муху, и спросил:

— Да, о чем это я говорил? Ага, вспомнил. Тебе, Архип, нужно к Айвазовскому отправиться. С ним хорошо знаком Дуранте, а со мной этот господин на короткой ноге. Как приедет ко мне по торговым делам, попрошу его написать письмо Айвазовскому, чтобы тот принял тебя… Будем надеяться на скорый конец войны…

В масленицу, под вечер, в доме Аморети появился незнакомый мужчина, худой, высокий, в черном пальто с маленьким воротником, обшитым синим бархатом, в фуражке с глянцевым козырьком. Лицо молодое, обрамленное рыжеватой, аккуратно подстриженной бородкой и густыми бакенбардами. В прихожей снял фуражку, встряхнул непокорным чубом и сказал ясным баритоном:

— Честь имею представиться: кузен старшего учителя местного училища господина Косогубова — Михаил Шалованов. Студент Санкт–Петербургского университета.

Архип в это время стоял в дверях своей коморки и по обыкновению, чуть наклонив голову, разглядывал нежданного посетителя. За минуту до этого он возвратился из Карасевки и не успел переодеться. Был в серой куртке с потертыми на локтях рукавами, в клетчатых штанах, доходивших до щиколоток. Парень за последний год заметно прибавил в росте, раздался в плечах, но ходил в прежней одежде, сшитой еще до поступления на службу к Аморети.

— О! — воскликнул Спиро Серафимович. — Рад! Очень рад принять у себя столичного гостя. Мы ведь близкие приятели с Семеном Степановичем… Давненько не видел его, давненько. Не хворает ли наш дорогой философ–дипломат?

— Вроде бы нет, — ответил Шалованов.

— Снимайте пальто и проходите в покои, — предложил Аморети.

— Извольте не беспокоиться. Я, собственно, по случаю и не к вам. Вот к этому молодому человеку, — сказал студент и кивнул в сторону Куинджи, — К господину Архипу… Архипу… Не имею чести знать фамилии.

Аморети едва заметно скривил в недоброй улыбке губы, что не ускользнуло от внимания Шалованова, и сказал с подчеркнутой иронией:

— Господин Архип Куинджи. Господин…

Но студент резко прервал:

— Прекрасно! Много наслышан о вашем покровительстве над молодым талантом. Он стоит этого — благородный юноша. Как настоящий мужчина, спас дочь господина Кетчерджи, — Шалованов подошел к Архипу, протянул ему руку со словами: — Поздравляю. По–братски. И завидую, Архип Куинджи.

Парень смущенно переступил с ноги на ногу, еще ниже наклонил курчавую голову. А Шалованов повернулся к Аморети и, глядя на него пытливыми синими глазами, сказал: